Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

как методе критического анализа, а не науке или учении. Однако Платон представляет нам также и концепцию философии как корпуса знаний, охватывающих фундаментальные истины о природе мира и раскрываемых благодаря рациональному исследованию. Именно это наследие Платона ведет к римскому платонизму, оказавшему влияние на Августина и подтолкнувшему его отказаться от той, скорее скептической, модели философии, что можно встретить у Цицерона. Однако сама его философия подводит его к христианскому откровению, которое полностью оправдывает и подтверждает то, что платонизм мог лишь предугадывать. С точки зрения Августина, не может быть и вопроса о том, способны ли мы познать какую-либо истину. В христианском откровении и Писании нам дарована полная и окончательная истина, а потому Августин видит в них то, что окончательно заменяет произведения классической языческой цивилизации. Соответственно, философия или другая гуманитарная наука может быть лишь инструментом разъяснения и распространения христианской истины. Там, где кажется, что философия ставит откровение под вопрос или ему противоречит, ущербной и ошибочной должна быть признана именно философия. С точки зрения Августина, теология – это не еще одна наука, место которой в академической программе обучения, но главная наука истины, использующая философию в качестве частного инструмента. По этой причине политическую мысль Августина лучше считать политической теологией, а не политической философией. Она представляет собой образец для такой формы мышления о политике, которая и сегодня отличается от сократовского идеала философии, господствовавшего в западной науке со времен европейского Просвещения.

Наследие Августина продолжает жить среди современных политических теологов. Они утверждают, что отношение теологии и политики

сводится к вопросу не о приспособлении ко внешним требованиям или подчинении внешней повестке, но о предоставлении теологии возможности быть верной своей задаче, освободившись от вынужденных и неестественных обязательств. Политическая теология ради веры в Бога, Христа и Спасение пытается восстановить то, что скептицизм уступил механической необходимости [O’Donovan, 1996, p. 3].

Как мы уже отметили, христианское откровение о Царстве Божьем – не просто законоположение, исключительно интерпретацией которого занималась бы политическая теология. Она не рыщет по Писанию в поисках теологических образов политики или утверждений, выражающих соответствующие заповеди Христа. В действительности она представляет собой попытку понять политический опыт, сформированный фундаментальными христианскими понятиями, связывая в единый нарратив историю спасения и историю политического опыта человека. Поэтому было бы серьезной ошибкой искать секуляризированные концепции политики в теологии Августина. Мы не должны рассматривать его взгляды на Церковь или христианскую общину в качестве предвосхищения современной концепции государства или средневековой христианской Империи. Хотя Августин может сказать немало важного о природе политического сообщества, политическом действии и объеме политической власти, он говорит все это с точки зрения фундаментальной теологии и ее концепции о природе и цели человеческого бытия. Политическая теология Августина является орудием, управлявшим философской историей вплоть до раннего Нового времени. Его мысль по-прежнему сказывается на форме подобного исследования, даже в современной мысли и у тех, кто, возможно, отказался от фундаментальных верований, стоявших за его пониманием смысла и структуры истории. Именно по этой причине он по-прежнему интересен не только христианским теологам, но и современным мыслителям в области международных отношений.

Манихеи, донатисты и пелагиане

Августин не только разработал свою политическую теологию, но также был знаковым полемистом, когда христианство еще только определяло свои фундаментальные учения. Его статус – латинского Отца Церкви – означает признание важности его роли в этом процессе. Более всего он известен своей полемикой с тремя конкурирующими позициями, одна из которых (манихейство) была альтернативной по отношению к христианству теологией, и именно она определяла его мышление до обращения в христианство. Две другие – движения внутри христианской общины, которые угрожали ее порядку и истине, а именно донатизм и пелагианство. Все эти верования определяют контекст теологической и политической позиции самого Августина, а потому полезным будет дать их краткий обзор. Сегодня с ними не всегда знакомы даже христиане, хорошо подкованные в истории идей. Кроме того, три этих подхода задают образцы политического мышления, снова и снова всплывающие в секуляризированном политическом дискурсе, потому что западный политический дискурс в значительной своей части определяется теологическим контекстом, из которого он возник.

Манихейство основывается на работах персидского мистика III в. Мани, на которого повлияли еврейские и гностические идеи (то есть еврейские и раннехристианские неортодоксальные идеи, впоследствии отвергнутые иудаизмом и христианством), распространившиеся в поздний римский и раннехристианский период. На пике своего влияния манихейство распространилось по всей Римской империи – от Ближнего Востока до Центральной Азии, достигнув даже Китая при династии Сун. Манихейство было духовной философией, которую молодой Августин усвоил в Италии, когда порвал со своим христианским воспитанием, остававшимся довольно поверхностным. Поскольку манихейство в его борьбе с христианством, а потом и исламом в Малой и Центральной Азии потерпело поражение, у нас мало прямых данных о его основных учениях, за исключением рассказов о нем в работах таких противников, как Августин. Даже историю идей обычно пишут победители.

Привлекательность манихейства для Августина состояла в его дуалистической космологии, объяснявшей возможность зла, а также в представлении о вечной душе, причастной божественной стихии. С точки зрения Мани, мир разделен между двумя противоборствующими силами – силой света, которая охватывает сферу истины и души, и миром тьмы, воплощенным в материальности тела, характеризующегося земной похотью и влечениями. Две эти силы постоянно борются друг с другом за господство, и это состязание определяет также и человеческую психику, в которой разворачивается такой же конфликт между душой и материальным телом. Поэтому грех и зло являются не частью божественного творения светоносного Бога, но продуктом меньшего бога, или демиурга, состязающегося со светом. Одно из следствий этого взгляда, на какое-то время успокоившее Августина, состоит в объяснении возможности зла в мире. Но проблема в том, что он освобождает индивида от ответственности за его невольные злые действия, поскольку в них проявляется тирания похоти и желаний тела. Когда же Августин под влиянием Амвросия Медиоланского отказался от своего раннего увлечения манихейством и пришел к более глубокому пониманию христианского Писания, он потратил много сил на критику метафизики и космологии манихейства, поскольку гностики пытались соединить манихейское учение с христианством. Хотя манихейство было отдельной религией или философией, то есть не христианской ересью в строгом смысле слова (ересь обозначает ложное учение, возникающее внутри Церкви или христианской общины), исповедуемая им вечная борьба света и тьмы или добра и зла, очевидно, отрицает фундаментальное католическое учение о сотворении мира, грехе, спасении как цели и природе всемогущего Бога. Антиманихейство Августина играет важнейшую роль в его фундаментальной теологии, но также оно влечет определенные следствия и для политической теологии и истории, и не в последнюю очередь сказывается на «реализме» Августина.

Донатизм. Если считать манихейство ересью, то донатизм – это схизма, то есть раскол, возникающий внутри жизни и структуры Церкви или христианской общины. Конечно, подобные расколы содержат и определенную доктринальную составляющую, однако наиболее важно именно политическое и физическое отделение от церковных властей, которым они ставятся под вопрос. Донатизм волновал Августина на протяжении всего его пасторского и епископского служения, поскольку в основном это было африканское явление. Донатисты представляли собой группу, отделившуюся от основного корпуса Церкви (хотя в той части Африки, где жил Августин, они составляли большинство христиан) после последнего массового преследования христиан в поздней Римской империи. В то время римские власти в Африке согласились на передачу им христианских текстов, которые были уничтожены, что стало компромиссом для христианских епископов, избежавших тем самым дополнительных наказаний. Донатисты выступили против епископов и духовенства, скомпрометированных подобным образом, и отвергли их власть после завершения преследований, когда эти епископы и священники вернулись на свои церковные посты. Донатисты были церковными пуристами, не готовыми идти на компромисс с миром, даже если такой компромисс представлялся следствием попытки защитить сообщество верующих, а не просто поступком слабого человека, спасающего самого себя. Они не могли смириться с компромиссом и отрицали легитимность не только епископов, скомпрометировавших себя сделкой с римскими властями, но также и всего духовенства, подчинявшегося этим епископам.

Особенно интересным в верованиях донатистов является то, что физическим проявлением авторитета они считали священные тексты и «святую воду», используемую в литургии.