Борис Кагарлицкий - Марксизм: не рекомендовано для обучения

Всевозможные монстры, чудовища, которые были порождены воспаленным воображением политических пропагандистов, приобрели реальную жизнь, вышли на улицу и до сих пор ходят вокруг нас.

Группа «Праксис»

Если Венгрия отличалась известным либерализмом в рамках советского блока, то еще больше это относилось к Югославии, которая проводила политику неприсоединения. На первых порах разногласия югославского коммунистического лидера Иосипа Броз Тито с Москвой были чисто политическими, но легко догадаться, что политический разрыв со Сталиным заставил Тито культивировать идеологические различия.

В итоге «югославская модель» обрела как собственных теоретиков, так и собственных диссидентов. Идеологом официальной концепции самоуправления был Эдвард Кардель (1910-1979). С другой стороны, в Загребе, столице Хорватии, сложилась оппозиционная марксистская группа вокруг журнала «Праксис» (Praxis). В 1968-1969 годах материалы этого журнала были хорошо известны не только в Югославии, но и за ее пределами. Популярности им придали, впрочем, и советские официальные идеологи, которые по каждому удобному случаю вспоминали «праксисистов» недобрым словом.

Группа «Праксис» была близка к западному марксизму и довольно мало повлияла на восточноевропейские дискуссии. Она оказалась скорее частью академического марксизма, входившего в моду в европейских и американских университетах. Разумеется, как и все восточноевропейские «ревизионисты», члены группы «Праксис» подчеркивали значение демократии и доказывали, что югославское рабочее самоуправление оказывается неполноценным, поскольку в стране нет политического плюрализма, многопартийной системы и полной свободы печати (другое дело, что на фоне советского блока югославская печать выглядела чрезвычайно независимой).

Главная теоретическая особенность «Праксиса», объединяющая их в особую группу, впрочем, находилась в другой плоскости. Авторы журнала подвергли систематической критике взгляды Фридриха Энгельса, и в особенности его работу «Диалектика природы».

Противопоставляя друг другу Маркса и Энгельса, загребские философы пытались таким способом очистить марксизм от остатков гегелевского наследия. Они доказывали, что диалектика есть лишь метод мышления, соответственно, она - субъективна. А природа - объективна, и, следовательно, невозможно говорить о существовании в ней какой-то собственной диалектики.

Однако здесь взгляды «Праксиса» наталкивались на серьезные возражения не только со стороны ортодоксов-сталинистов, но и со стороны большинства антисталински настроенных марксистов. Надо отметить, что исследования в области диалектики (и диалектики природы, в частности) были своеобразным убежищем для свободомыслящих философов в Советском Союзе. Ведь природа не нуждается в указаниях партии и правительства.

Надо сказать, что главная претензия критически настроенных советских философов к сталинизму состояла именно в отсутствии диалектики, в том, что, формально заявляя о верности диалектических принципов, официальные советские мыслители рассуждали совершенно механистически, что они были скорее позитивистами, которые украшали свои тексты цитатами из Маркса и Ленина. Главная работа Эвальда Ильенкова называлась «Диалектическая логика».

Надо сказать, что западные теоретики науки весьма ценили даже работы советских философов: способность увидеть диалектику природы расширяла сознание ученых и давала им возможность сделать нетривиальные, парадоксальные выводы, двигавшие науку вперед.

Парадоксальным образом действительное различие Маркса и Энгельса состояло как раз в том, что последний более находился под влиянием позитивизма и меньше - под влиянием Гегеля. А господствовавшие в XIX веке представления об устройстве Вселенной были построены как раз на механике и вполне соответствовали позитивистским взглядам на мир. И наоборот, физика XX века, с эйнштейновской теорией относительности и другими парадоксальными открытиями, вызвала острую потребность в философском переосмыслении своих достижений на основе диалектики. В этом плане Энгельс в книге про диалектику природы опередил как самого себя, так и свое время.

Методологически аргументация «Праксиса» тоже была весьма слабой. Она строилась на чисто догматическом сравнении текстов Маркса и Энгельса. Между тем критически мыслящий читатель нуждается в более весомых аргументах, чем ссылка на то, что Маркс не просматривал рукопись Энгельса до ее публикации. В конце концов, мышление именно потому и эффективно, что оно оказывается адекватно своему предмету - в данном случае природе. Если в природе нет диалектических противоречий, перехода количества в качество, отрицания отрицания, то почему люди, именно исследуя природные явления, с древних времен задумывались о подобных вещах?

Если метод нашего мышления неадекватен объекту, то и результаты будут соответственные. Это поняли уже ученики Декарта в XVII веке. Никола Мальбранш писал: защитники Вены стреляют в турок, которых они видят в своем сознании. Но попадают почему-то в реальных турок. Если бы их органы чувств, например, давали им неправильную информацию, то они стреляли бы мимо. А может быть, и турок никаких не было?

То же самое и в теории. Если диалектическая логика не верна, если она отражает лишь развитие мысли, то почему эта мысль продуктивна?

Можно сказать, то, в чем «праксисисты» были интеллектуально состоятельны, они в значительной мере были неоригинальны. А там, где они были оригинальны, они были интеллектуально несостоятельны. Потому от «Праксиса», кроме названия журнала, мало что осталось.

К середине 1970-х мы видим полный упадок «ревизионистского» движения в Восточной Европе. Это движение политически оказалось не востребовано. В основе ревизионистского подхода лежало представление о том, что обществу предстоит социально-политическая реформа или хотя бы экономическая реформа. Экономическая реформа имела место, но оказалась крайне ограниченной по своим последствиям.

«Ревизионисты» не хотели враждовать с коммунистическими режимами, они пытались их реформировать. Не будучи востребованными властью, их идеи стали рассматриваться как все более опасные. Многие идеи из сферы допустимой дискуссии, из сферы легального, разрешенного обсуждения вытеснялись в сферу диссидентства. Причем в сфере диссидентства нарастали интеллектуально другие концепции, здесь господствовали либеральные идеи. Понятно, что чем больше было конфронтации с официальным «советским марксизмом», чем более она становилась жесткой, тем более привлекательными становились антимарксистские концепции. Такая психологическая инерция вполне объяснима. И все же марксистская оппозиция в Восточной Европе не исчезала никогда, вплоть до 1989-1991 годов.

Советские «шестидесятники»

В Советском Союзе смерть Сталина и начавшиеся после нее перемены не могли не отразиться на развитии общественной мысли. Кампания по десталинизации, предпринятая Хрущевым и его соратниками после XX съезда КПСС, очень мало затронула сферу теории - все основные формулировки официальных учебников по марксизму-ленинизму остались неизменными, из них лишь вычистили упоминания о Сталине (так же, как раньше устранили, по возможности, следы авторства Н.И. Бухарина).

Однако, если официально провозглашенная идеологическая доктрина как будто застыла в монументальной неподвижности, в академической среде происходили достаточно активные дискуссии, нередко выплескивавшиеся на страницы книг и журналов. В начале 1980-х годов в самиздатовской книге «Мыслящий тростник» я назвал этих авторов «легальными марксистами» (не столько по аналогии с П. Струве, С.Булгаковым и другими русскими профессорами 1900-х годов, сколько в противоположность «нелегальным» марксистам, «публиковавшимся» в самиздате). Однако жесткого разрыва между теми и другими не было. Потому скорее стоило бы говорить об отечественной версии «критического марксизма».

Бесспорно, можно обнаружить отголоски восточноевропейского «ревизионизма» в советской общественной науке, особенно в конце 1960-х - начале 1970-х годов.

Вообще, конец 60-х - начало 70-х было достаточно продуктивным временем для советской общественной науки. В первую очередь вспоминается философ Эвальд Ильенков. Эта фигура, во многом близкая к Франкфуртской школе. У него мы тоже найдем размышления о коллективном сознании, об этически обоснованных и необоснованных поступках, причем совершаемых массами людей. Точно так же, как и Эрих Фромм, он отвергает вульгарное представление о марксизме как о теории, которая основана на грубом экономическом детерминизме. Напротив, основой марксистского материалистического понимания истории является диалектика личного и общественного. Личность формируется обществом, которое, в свою очередь, основано на определенном способе производства.