Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

почти всегда создают государственный аппарат с более выраженной принудительный и гегемонистской составляющей – и этот аппарат зачастую способен преуспеть за счёт сельского населения как никакая другая прежняя власть. Слишком уж часто крестьянство оказывается в ироничной ситуации, помогая прийти к власти некой правящей группе, чьи планы по индустриализации, налогообложению и коллективизации чрезвычайно расходятся с воображаемыми целями крестьян, за которые они боролись[94].

В силу всех указанных причин мне стало ясно, что акцент на крестьянских восстаниях неуместен. Напротив, представляется гораздо более важным понять феномен, который можно назвать повседневными формами крестьянского сопротивления – ту простую, но постоянную борьбу между крестьянством и теми, кто стремится изымать у него труд, продовольствие, налоги, ренту и проценты. В большинстве своих разновидностей эта борьба и близко не доходит до открытого коллективного неповиновения – в данном случае имеется в виду обычное оружие тех групп, которые имеют относительно меньше власти: волокита, притворство, притворное следование правилам, мелкие хищения, придуривание, оговоры, поджоги, вредительство и т. п. Эти брехтовские формы классовой борьбы имеют определённые общие черты. Они требуют минимальной координации и планирования либо вовсе обходятся без них, зачастую представляют собой разновидность индивидуальной самопомощи и, как правило, избегают прямой символической конфронтации с властью или нормами элиты. Понять эти обычные формы сопротивления – значит понять, чем именно занята значительная часть крестьянства в периоды «между восстаниями», чтобы по возможности максимально защитить свои интересы.

Как и в случае с крестьянскими восстаниями, чрезмерно романтизировать это «оружие слабых» было бы серьёзнейшей ошибкой. Перечисленные методы могут оказывать лишь незначительное влияние на те различные формы эксплуатации, с которыми сталкиваются крестьяне, – и едва ли способны на нечто большее. Кроме того, крестьянство не обладает монополией на это оружие, что может легко засвидетельствовать всякий, кто наблюдал, как чиновники и землевладельцы сами сопротивляются невыгодной для них государственной политике и ведут в её отношении подрывную работу.

С другой стороны, такие способы сопротивления в духе Брехта не являются тривиальными. Ограничителем имперских устремлений многих монархов в Юго-Восточной Азии[95] – да и в Европе, раз уж на то пошло, – выступали дезертирство и уклонение от воинской повинности и подневольного труда. Лучше всего этот процесс и его потенциальные последствия отражены в работе Ричарда Чарльза Кобба, посвящённой сопротивлению воинскому призыву и дезертирству во Франции после революции и в первые годы империи:

«С пятого по седьмой годы республики всё чаще появляются сообщения из различных департаментов… о том, что всевозможные призывники из того или иного кантона возвращаются домой и живут там, ни о чём не беспокоясь. Более того, многие призывники не просто вернулись домой, а вообще никогда не покидали места своего проживания… На седьмом году республики статистика по самой распространённой форме членовредительства – отруб ленным пальцам правой руки – начинает свидетельствовать о силе того феномена, который можно назвать необъятным движением коллективного пособничества – в него вовлечены семьи, приходы, местные власти, целые кантоны.

Даже в империи с её гораздо более многочисленной и надёжной сельской полицией не удалось лишь более чем на какое-то время замедлить скорость дезертирства – этой своеобразной кровопотери, которая… начиная с 1812 года вновь достигла катастрофических масштабов. Быть может, не найти более красноречивого примера плебисцита о всеобщей непопулярности деспотического режима, а историку не обнаружить более восхитительного зрелища, чем люди, которые решили, что больше не будут сражаться, и без лишнего шума вернулись по домам… По меньшей мере в этом отношении простонародье внесло свою достойную лепту в свержение самого отвратительного режима Франции»[96].

Ещё одним примером решающей роли тихого и необъявленного дезертирства является развал армии и экономики Конфедерации в ходе Гражданской войны в США. По имеющимся оценкам, почти 250 тысяч белых граждан, соответствовавшим критериям призыва, дезертировали или вообще уклонились от этой повинности[97]. Представляется, что причины этого, как и следовало ожидать, имели как моральный, так и материальный характер. Белые бедняки, в особенности жившие в гористой местности, где отсутствовало рабовладение, были глубоко возмущены тем, что им пришлось сражаться за социальный институт, основные выгодоприобретатели которого зачастую имели освобождение от службы по закону[98]. Военные неудачи и ситуация, получившая название продовольственного кризиса 1862 года, побудили многих дезертировать и вернуться к своим семьям, оказавшимся в тяжёлом положении. Что же касается собственно плантаций, то там массовое уклонение от военной службы и бегство были порождены нехваткой белых надсмотрщиков и тем обстоятельством, что рабы естественным образом разделяли цели северян. Как и в случае Франции, здесь также можно утверждать, что Конфедерацию погубила социальная лавина мелких актов неповиновения, совершённых неожиданно возникшей коалицией рабов и мелких фермеров, – у этой коалиции не было ни названия, ни организации, ни руководства, и уж точно за ней не стоял заговор в духе Ленина.

Аналогичным образом бегство и уклонение от налогов выступали классическим фактором, сдерживавшим амбиции и радиус полномочий государств Третьего мира – как доколониального периода, так и колониальных или независимых стран. Например, ниже мы увидим, что в Седаке при сборе предусмотренной исламом десятины риса официально взимается лишь малая часть от того, что положено по закону, – так происходит благодаря сети пособников и очковтирателей, которые превращают закон в набор букв на бумаге. Нет ничего особенно удивительного в том, что значительная часть налоговых поступлений государств Третьего мира собирается в виде пошлин на импорт и экспорт – данная закономерность в немалой степени является следствием того, что их подданные способны сопротивляться налогообложению. Даже при бессистемном ознакомлении с литературой о «развитии» сельских районов можно обнаружить богатый урожай непопулярных государственных схем и программ, которые были мало-помалу сведены на нет пассивным сопротивлением крестьянства. Автор одного из редких по меркам нынешних исследований описаний того, как крестьянам – в данном случае в Восточной Африке – на протяжении нескольких десятилетий удавалось перечёркивать или обходить угрожавшую им политику государства, делает следующий вывод:

«В этой ситуации вполне понятно, что уравнение развития зачастую сводится к игре с нулевой суммой. Как продемонстрировало настоящее исследование, правители далеко не всегда выходят из таких игр победителями. В свете современной девелопменталистской мысли африканский крестьянин едва ли является героем, однако он нередко наносил поражения властям, используя свои навыки обмана»[99].

В некоторых случаях это сопротивление становится активным и даже насильственным. Однако чаще оно принимает форму пассивного неповиновения, неуловимой подрывной деятельности, уклонения и обмана. В качестве примера можно привести настойчивые попытки колониальных властей Малайи удержать крестьянство от выращивания и продажи каучука, которые могли бы составить конкуренцию плантационному