Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

болтуном. Во время беседы с Кватерником он уже отправил в газовые камеры немецких душевнобольных, и вполне возможно, что этот метод казался ему особенно "гуманным". Кто всерьез принимает Гитлера, тот не может оспаривать акции по истреблению евреев в Освенциме и Треблинке, а также газовые камеры. и Кроме этого, тот не вправе приравнивать Освенцим и Треблинку, Бельзец и Собибор к тем мероприятиям по уничтожению, которые хорватские усташи устраивали против православного населения собственной страны. Освенцим был чрезмерностью в еще более глубоком смысле, чем ориентированная на тотальную безопасность и поэтому профилактическая борьба с партизанами и чем "искоренение всего вредного и нездорового", искоренение, уничтожившее очень много цыган и направленное также против славян. "Окончательное решение" является уникальным событием не просто в тривиальном смысле. Но как раз поэтому его нельзя назвать несравнимым – ведь право назвать его единственным в своем роде возникает только после по возможности всеохватного сравнения, а большие пробелы в понимании следует обозначить лишь в тех точках, которые открываются взору после длительной борьбы за понимание.

Но не следует оспаривать того, что это трансцендентальное уничтожение само по себе протекало при величайшей секретности. Тот, кто, подобно Хильбергу, отстаивает или пытается внушить мнение, будто все члены главного административно-хозяйственного управления СС или даже железнодорожники, которые отправляли поезда в Освенцим, должны были знать о газовых камерах, – тот вследствие этого должен отрицать, что о "Приказе № 1" никому не полагалось знать больше того, что безусловно необходимо для исполнения его непосредственных задач, которое отделяет людей друг от друга еще больше, чем разделение труда в современном обществе; тот должен отрицать, что сотни специалистов могут строить танк, и при этом тысячи других специалистов считать, будто они изготовили детали для гусеничного трактора. Сам Хильберг сообщает о том, что госпожа Ширах в Амстердаме стала свидетельницей того, как ночью куда-то гнали толпу евреев, и это ее настолько взволновало, что она рассказала мужу. Муж посоветовал ей при следующем посещении ставки фюрера самой обратить его внимание на такие "непорядки". Гитлер же выслушал ее "неблагосклонно" и, обменявшись несколькими словами, отошел от четы Ширахов.34 А – наряду с Роммелем – самый знаменитый из немецких генералов танковых войск, Гудериан даже в марте 1945 г. с полной искренностью заявил представителям прессы, что он долго воевал на Востоке, но никогда не замечал никаких "адских печей, газовых камер и аналогичных продуктов болезненной фантазии", с помощью которых маршал Жуков приказал подстрекать "чувства ненависти примитивных советских солдат."35

"Окончательное решение", безусловно, является наиболее ужасным и самым характерным среди всех преступлений национал-социализма, но здесь же надо учитывать такую его существенную черту, как секретность, а также переворачивание традиционной философии истории, публично сообщить о котором никогда не отваживался даже Гитлер. Будучи направленно полным уничтожением всемирного народа, Endlosung существенно отличается от остальных геноцидов и представляет собой зеркальное отражение намеренно полного уничтожения всемирного класса, которое задумал большевизм, и потому оно является измененной в сторону биологизма копией социального оригинала. Но как раз поэтому его нельзя назвать чисто биологическим уничтожением, ибо Endl6sung означает приговор в отношении исторического процесса в целом, приговор прогрессу, но вынесенный на основе прогрессивных реалий – тогда как большевизм был приговором в пользу прогресса, но он находился в тесной связи с реальной отсталостью. Тем не менее "окончательное решение" – не единственная перспектива, в которой можно рассматривать связь между национал-социализмом и большевизмом. Большевизм и национал-социализм всегда были противоположностями и оставались таковыми до самого конца, но все-таки ни в один момент их нельзя было назвать контрадикторными, и чем больше приближался конец войны, тем сильнее ощущался "обмен характерными чертами".

5. Обмен характерными чертами и парадоксальная победа Советского Союза

Понятие "обмен характерными чертами" не следует понимать так, будто в ходе войны большевизм принял облик своего противника, а национал-социализм – наоборот, облик большевизма. Пожалуй, в обоих режимах наблюдались процессы и тенденции, направленные на нечто вроде внутреннего сближения. Однако же в результате этого вражда не ослабла, а, скорее, усилилась, и даже если провести линии в сторону идеального типа, никакого отождествления не получится.

То, что большевизм пошел по пути "национализации" или "огосударствления", уже вскоре утверждали его друзья и враги (или опасались этого): эмигранты и неортодоксальные коммунисты уже в начале двадцатых годов совпали между собой во мнении, что большевики превратились в борцов за традиционные интересы государства российского. В качестве доказательства здесь можно было привести продолжающееся существование кадровой армии с профессиональным корпусом командиров, и даже термин народные комиссары стремительно утратил первоначальный смысл, согласно которому речь шла о должностях на короткий переходный период, служащих лишь для того, чтобы "закончить дело", как выразился Троцкий в отношении бюрократического аппарата в целом. ' Сталинская концепция построения социализма в одной стране знаменовала собой следующий крупный шаг, вызвавший ожесточенное сопротивление старой партийной гвардии. Правда, надеждам эмигрантов не суждено было сбыться; примирение новой России со старой не состоялось, да к нему и не стремилась господствовавшая партия: возвращающихся на родину офицеров арестовывал, а то и расстреливал НКВД, а наиболее мощная общественная сила, которая могла бы сформировать основу для примирения, оказалась уничтоженной как класс – это были крестьяне, лишенные независимости. Преследования могли постигнуть даже иностранных инженеров, сыгравших весьма значительную роль в растущей индустриализации страны. Как прежде, беспредельно царила партия с ее марксистской терминологией, и своеобразная изменчивость идеологического языка ничего тут не меняла, но лишь способствовала тому, что с традиционным постулатом по возможности полного равенства стали бороться, как с "мелкобуржуазной уравниловкой", а вот дифференциацию зарплат и профессий признали в качестве непременной предпосылки дальнейшей индустриализации. Но шла ли здесь речь все еще о прагматичном приспособлении к изменившимся обстоятельствам, когда Сталин в 1934 году в двух статьях дал сигнал к преследованию и подавлению исторической школы Покровского? 2 Ведь Покровский был крупнейшим представителем того подлинно марксистского образа мысли в историографии, сторонники которого не только умели рассказывать о деспотичных царях, помещиках-эксплуататорах, свирепых полководцах, с одной стороны, и об обобранных и истерзанных народных массах, с другой, но и, прежде всего, с одинаковыми ожесточением и презрением ополчались на все господствующие классы и, в особенности, на класс, господствовавший в старой России. Теперь же Сталин, а вскоре вслед за ним – и многочисленные историки, указывали на то, что история Российской империи ни в коей мере не была просто-напросто вереницей ужасных сцен; на то, что, скорее, пробивал себе путь могучий исторический прогресс; и на то, что цари и их прислужники достаточно