Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

понятий права, и учение Карла Шмитта о чрезвычайном положении, о неудовлетворительности нормы и о сущности политического как отношения между другом и врагом явилось ответом на упомянутое понятие и соответствием ему. Судьба веймарской юстиции решилась благодаря тому, что коммунистическую фронтальную атаку на буржуазное право она восприняла гораздо болезненней, чем национал-социалистскую атаку с тыла, которая поначалу казалась акцией помощи, но все-таки проистекала из более враждебного настроя, нежели коммунистическая фронтальная атака, поскольку национал-социалистское право считало бесправие определенных групп не временной мерой ради того, чтобы впоследствии достичь более полного правового и жизненного равенства, но выражением вечного права как такового. Однако же эта точка зрения разрабатывалась и институционально фиксировалась лишь постепенно; на протяжении всего существования Третьего рейха сохранялись традиционное представление о праве и прежняя правовая система, и Адольф Гитлер никогда не мог заявить, что он окончательно выиграл бой против "реакционных юристов".

Как бы там ни было, уже в первые месяцы Третьего рейха были сделаны важные шаги на пути к такой правовой системе, где право и политика сделались бы идентичными друг другу. Хотя постановление рейхспре-зидента о защите немецкого народа от 4 февраля 1933 года и создало особое политическое право, которое обязано было работать в пользу правящей партии, оно все же пока еще принципиально не отличалось от соответствующих постановлений Веймарской республики, вроде постановления о защите республики. Зато так называемое постановление о поджоге рейхстага от 28 февраля 1933 г. – постановление рейхспрезидента о защите народа и государства – означало отмену основных правовых определений Веймарской конституции, и в нем не содержалось ни малейших гарантий чрезвычайного характера мер "по обороне от коммунистических насильственных действий, угрожающих государству". В результате этого постановления правовое государство было упразднено и заменено постоянным чрезвычайным положением до такой степени, что последнее оставалось лишь легитимировать в качестве "здорового народного порядка". Столь же важной оказалась отмена принципа "нет наказания без закона", которой требовал рейхсминистр внутренних дел Фрик уже 7 марта на заседании кабинета министров со ссылкой на поджигателя рейхстага ван дер Люббе, тогда как статс-секретарь министерства юстиции Шлегель-бергер напрасно пытался возражать, утверждая, что этот принцип не действует только в России и в Китае, а также в нескольких небольших кантонах Швейцарии. u Апрельский (1933 г.) закон о восстановлении профессионального чиновничества и июльский закон того же года о предотвращении рождения потомства, страдающего наследственными болезнями также являли собой осознанный отход от государственно-правовых принципов. Итак, введение чрезвычайных судов 21 марта 1933 года было только одним из шагов по созданию юстиции политической борьбы; создание верховного народного суда 24 апреля 1934 года, который заменял имперский суд в делах государственной измены и шпионажа, явилось предварительной кульминацией процесса. События 30 июня 1934 года можно было безусловно охарактеризовать лишь как убийства, совершенные государством, но даже они были оправданы наиболее выдающимся наставником юриспруденции в рейхе, Карлом Шмиттом, с помощью статей, каковые правовая слепота либерального законнического мышления превратила из уголовного права в "великую хартию вольностей" для преступника, и аналогичным образом из конституционного права – в "великую хартию вольностей" для изменников и шпионов; действия фюрера неподсудны юстиции, но сами формируют верховную юстицию. 15 Тем самым Карл Шмитт указывал путь к "сверхсоответствию", мысленно превзошедшему советский аналог, как гитлеровский способ действия фактически уже превзошел его в деле Рема.

Однако старания осуществить реформу уголовного права, к которой стремился, прежде всего, рейхсрехтсфюрер Ганс Франк, скорее, ставили перед собой цель противопоставить советской "классовой юстиции" "юстицию народную", цель каковой должна была состоять в том, чтобы "сохранять в сообществе наш народный строй, искоренять вредителей, карать за вредное для сообщества поведение и улаживать споры между членами сообщества". Демократическую тенденцию можно было распознать в полемике против "чуждых народу юристов" и в требовании сделать работу юристов "ориентированной на народ, а не на сословия". "Нюрнбергские законы" были легко совместимы с таким образом мысли, ибо на ориентации на кровь как на базовый критерий основывался уже закон о чиновниках или "Имперский закон о допущении к адвокатуре" от 7 апреля 1933 года, убавивший количество прусских нотариусов ровно на треть. Но реформа уголовного права как кодифицированный процесс дальше не продвигалась, на практике, скорее, совершаясь исподволь, посредством подавления юстиции со стороны гестапо и создания неправосудных наказаний, состоящих в административной высылке в концентрационные лагеря.

И все-таки когда началась война, "старая юстиция" еще никоим образом не была упразднена, а число узников концентрационных лагерей далеко уступало советским показателям; и несмотря на то, что евреи, несомненно, подпадали под чрезвычайное право, а "аризация" экономики не многим отличалась от простой конфискации, евреев нельзя было назвать совершенно бесправными.

Более того, в Германии до самого начала войны и даже после него имелась возможность поразительных судебных приговоров. Так, даже в мае 1935 года была одобрена оспоримость распоряжений гестапо. И в том же году произошел так называемый "хонштейнский процесс" против оберштурмбанфюрера СА Енихена и 22 обвиняемых вместе с ним – за дурное обращение с узниками концентрационного лагеря Хонштейн весной 1933 года. Несмотря на мощное давление партии, были вынесены суровые приговоры к тюремному заключению. Впоследствии обоих судебных заседателей исключили из НСДАП, а Гитлер отменил присужденные наказания уже в ноябре 1935 года.

В процессе Нимёллера в начале 1938 года было назначено мягкое наказание – семимесячное заключение, а, кроме того, предварительное заключение пошло в счет наказания. Однако же, основателю "Союза взаимопомощи пасторов" выйти на свободу не удалось, поскольку в качестве личного "узника фюрера" он был доставлен в концлагерь Заксенхаузен.

Против одного рейнландского пастора обвинение выдвинул государственный прокурор, так как этот пастор в конце одной проповеди воскликнул: "Горе Германии!" Поскольку же он сослался на "Миф" Розен-берга, суд не начал разбирательство на том основании, что в книге рейхс-ляйтера речь идет о каком-то частном труде.

Даже в годы войны было отклонено наказание берлинских евреев, которые, по мнению партии, продемонстрировали провокационное поведение, подав заявление о злоупотреблениях в распределении кофе среди членов общины.|7

Между тем, 1 сентября 1939 года означало качественное изменение, в первую очередь, не потому, что вводились необычайно суровые законы, угрожавшие смертью даже за прослушивание иностранных радиостанций, но оттого, что Гитлер своим указом от 1 сентября сделал возможным уничтожение "жизней, недостойных жизни", и тем самым дал понять, что воинственная борьба за существование отныне должна ввести его представление о праве как о способе борьбы против всего "болезненного, декадентского, вредного и опасного" в сферу подобающего осуществления. Тем самым право в смысле бесправия всех врагов и вредителей стало структурным признаком национал-социалистского государства только во время войны,