Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

ЧК следовали какой-то переданной из Москвы инструкции и находились под контролем центра и тем более лично Ленина. Даже среди сотрудников ВЧК были фракции, которые не подчинились Дзержинскому и Ленину (убили посла Германии Мирбаха). А бывало, отдельные волости объявляли себя республикой и учреждали Народный комиссариат иностранных дел. Пришвин оставил заметки о том, как происходило местное законотворчество. 25 мая 1918 г. Елецкий Совет народных комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам, Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан» (Советская газета. Елец. 1918. 28 мая. № 10). А 2 июня 1918 года Пришвин в дневнике сделал такую запись: «Вчера мужики по вопросу о войне вынесли постановление: “Начинать войну только в согласии с Москвою и с высшей властью, а Елецкому уезду одному против немцев не выступать”».

Сейчас мы понимаем, что становление Советского государства и общества происходило в форме массовой «молекулярной» самоорганизации. Действовали деревенские сходы, советы, в которых обсуждают и решают все члены коллектива, важную роль выполняли вернувшиеся солдаты и т. д. Пришвин записал в дневнике 21 сентября 1917 г.: «Этот русский бунт, не имея, в сущности, ничего общего с социал-демократией, носит все внешние черты ее и систему строительства». Масса поняла систему строительства! В тяжелый момент 14 декабря 1918 г. он написал так: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа».

С другой стороны, все видели и знали, что становление новой очень сложной страны столкнулось с острым дефицитом образованных кадров. 25 октября 1919 г., после рейда белых на Орел, Пришвин пишет: «Полицейский писаришка Ершов, ныне управляющий делами отдела народного образования, с двойным глазом в глазу – ведь он уйдет и засядет опять в полицейский участок; а этот матрос вчерашний, с телефонным мандатом, алкающий спирта, – ведь он будет, наверно, урядником; интеллигент Писарев, продавший первенство за чечевичную похлебку, – ведь он будет инспектором округа».

Хаос гражданской войны в главном отступил очень быстро (вспомним, например, гражданские войны – в Мексике, в Китае, в Испании и др.). Порядок победил потому, что подавляющая часть населения за три года твердо решила принять советский проект и образ будущего. А на этой платформе произошел синтез главных систем: политэкономии, политики (социальной и национальной) и ведение войны.

Важным фактором было то, что к концу 1920-х годов был в основном исчерпан политический конфликт Советского государства с Церковью, возникший в 1918 г. Отойдя от политики и перестав быть идеологической инстанцией, Церковь продолжала выполнять свои духовные функции по соединению народа и легитимации государственности. 16 августа 1923 года, опираясь на решения XII съезда РКП(б), генеральный секретарь ЦК партии Сталин издал циркулярное письмо всем губкомам с требованием запретить закрытие церквей и аресты религиозного характера.

4 сентября 1943 г. состоялась встреча Сталина с митрополитами, особенно важными стали эти функции во время войны. 8 сентября начал работу Собор русских епископов, который избрал митрополита Сергия Патриархом московским и всея Руси. Сталин встречался с церковной иерархией, и церкви было дано новое, национальное название – Русская православная церковь (до 1927 г. она называлась Российской).

14 сентября 1943 г. утвердили Совет по делам Русской православной церкви, который стал поддерживать связь между правительством и православной церковью. Уже в феврале 1944 г. было начато возвращение храмов Церкви [313]. После войны число церковных приходов увеличилось с двух до двадцати двух тысяч[100].

Но в этапе становления СССР многие мыслители Запада, современники русской революции, высказывали, в разных формах, важное утверждение: Запад того времени был безрелигиозен, Советская Россия – глубоко религиозна. Немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» (1938) писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах – признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе – признак Советской России».

Эта «надконфессиональная» религиозность, присущая в тот момент всем народам СССР, соединяла их в советский народ и служила важной силой строительства государства. СССР в кризисном XX веке продержался долго, и, скорее всего, Россия вместе со всей Евразией поднимется – мы изучаем и обдумываем тот провал, которого мы во второй половине прошлого века не смогли понять.

Гл. 19. Наука и культура: функции религии

В этом коротком разделе представим важный аспект отношения науки и религии. Эта проблема стала актуальной сразу после Октябрьской революции. Мы уже рассмотрели с разных точек взаимодействия или конфликты больших систем, которые и генерировали процессы – и созидательные, и разрушительные, или нейтральные (разделенные). Мы, например, можем в мозаике глав представить себе, насколько крепки были взаимодействия политэкономии НЭПа, антропологии, религии и образа будущего. Но здесь обсудим срочную и чрезвычайную программу создания национальной системы науки в Советском государстве.

В этой программе действовали на первом этапе не общинные крестьяне и даже не рабочие, а интеллигенция и образованная элита. Большинство ученых Академии наук были враждебны большевикам, больше всех из партийных там было кадетов. Более того, наука – это «республика ученых», которая связана в международные сообщества, школы, когнитивные «секты». А главное, эта профессия развилась в России не так, как на Западе, где картина мира ученых была близка к картине мира предпринимателей. Карл Мангейм, один из основателей социологии знания, утверждал, что сама научная методология была побочным продуктом мировоззрения поднимающейся буржуазии. Не случайно свою книгу «Протестантская этика и дух капитализма» М. Вебер начинает с вопроса: какое сцепление обстоятельств привело к тому, что только в Западной Европе возникло такое явление культуры, как наука [4, с. 44]?

Надо сказать, что отличие российской науки от западной было в том, что она не получила травмы конфликта с Церковью. Ей не пришлось декларировать мучительный «развод» с этикой, поскольку конфликта с православием не возникло. В России не было ни преследования ученых Церковью, ни запрещения книг Дарвина или «обезьяньих процессов».

В России было два родственных явления – революционное движение и наука. Они несли в себе сильную квазирелигиозную компоненту (не важно, что носителями обоих явлений были в основном люди неверующие, атеисты). Оба они представляли в России способ служения, и многие революционеры в ссылке или даже в одиночной камере естественным образом переходили к занятиям наукой. Н.А. Морозов писал, что для русской революционной интеллигенции 80-х годов XIX века «в туманной дали будущего светили две путеводные звезды – наука и гражданская свобода»[101].

По словам Морозова, в русской интеллигенции 1880-х годов сильна была выпестованная П.Л. Лавровым идея долга перед народом – «преобразовать науку так, чтобы сделать ее доступной рабочему классу».