Вадим Роговин - 1937

На следующий день утром Тухачевский снова появился в президиуме конференции. На вечернем заседании, где он должен был выступать, он уже не присутствовал.

24 мая было принято постановление Политбюро о «заговоре в РККА». В нём упоминалось о послании Бенеша Сталину и указывалось, что заговорщики планировали «во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо в результате военного переворота свергнуть Сталина и советское правительство, а также все органы партии и советской власти, установить… военную диктатуру» [1010].

Политбюро постановило вынести на голосование членов и кандидатов в члены ЦК предложение об исключении из партии Тухачевского и Рудзутака и передаче их дел в НКВД. Это предложение мотивировалось тем, что ЦК «получил данные, изобличающие члена ЦК ВКП Рудзутака и кандидата в члены ЦК ВКП Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-правом заговорщическом блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии» [1011]. Соответствующее решение было оформлено опросом членов и кандидатов в члены ЦК 25—26 мая. Особую рьяность при голосовании проявил Будённый, сделавший на своём бланке надпись: «Безусловно „за“. Нужно этих мерзавцев казнить» [1012].

28 мая был арестован Якир, а 29 мая — Уборевич. Решение ЦК об их исключении из партии было принято также после их ареста — 30 мая — 1 июня. В этом решении Якир и Уборевич обвинялись «в участии в военно-фашистском троцкистско-правом заговоре» и в шпионской деятельности в пользу уже не только Германии, но также Японии и Польши [1013].

В ходе расследований, проведённых в середине 50-х — начале 60-х годов, лица, участвовавшие в подготовке процесса генералов, сообщили, что к военачальникам применялись «зверские, жестокие методы допроса». О том же говорили следователи, арестованные в 1938 году. Так, например, Ушаков после применения к нему тех же методов, какие он применял к генералам, заявил: «Мне самому приходилось в Лефортовской (и не только там) бить врагов партии и Советской власти, но у меня не было никогда такого представления об испытываемых избиваемым муках и чувствах» [1014]. Тот же Ушаков сообщил: «Фельдман Б. М. у меня сознался в участии в антисоветском военном заговоре… 25 мая мне дали допрашивать Тухачевского, который сознался 26-го, а 30 я получил Якира. Ведя один, без помощников (или „напарников“), эту тройку и имея указание, что через несколько дней дело должно быть закончено для слушания, я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков. Даже в день процесса, рано утром, я отобрал от Тухачевского дополнительное показание об Апанасенко и некоторых др.». Среди «других» значился, например, Тимошенко [1015].

В 1961 году бывший следователь Суровницких показал, что в ходе допросов по делу о военном заговоре следователи подсказывали арестованным фамилии их «соучастников», чтобы закрепить «нужную Ежову „солидность и серьёзность“ заговора» [1016].

О применении к арестованным зверских истязаний свидетельствуют не только показания следователей, но и обнаруженные на протоколе допроса Тухачевского пятна крови.

В последней декаде мая Сталин почти ежедневно принимал Ежова и знакомился с протоколами допросов. 30 мая по его инициативе Политбюро приняло решение об отстранении от работы в Наркомате обороны Гамарника, как работника, находившегося «в тесной групповой связи с Якиром, исключённым ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре» [1017]. На следующий день Ворошилов направил двух ответственных работников Наркомата обороны на квартиру к больному Гамарнику для объявления приказа о его увольнении из РККА. Сразу же после их ухода Гамарник застрелился. Причины этого поступка в официальном сообщении были разъяснены следующим образом: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я. Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством» [1018].

В атмосфере ошеломления, вызванного всеми этими сообщениями, 1 июня открылось расширенное заседание Военного Совета при наркоме обороны с участием его членов, членов Политбюро и 116 приглашённых военных работников из центрального аппарата НКО и с мест. К этому времени четверть состава Военного Совета (20 человек) была арестована.

В тот же день было принято постановление Политбюро о лишении двадцати шести человек полученных ими орденов «за предательство и контрреволюционную деятельность». В этом списке, в частности, значились имена пяти военачальников (Горбачёв, Петерсон, Гарькавый, Корк и Эйдеман), одиннадцати бывших руководящих работников НКВД (Ягода, Молчанов, Волович, Гай, Прокофьев, Погребинский, Бокий, Буланов, Фирин, Паукер, Черток) и пяти «штатских» (Рыков, Енукидзе, Кабаков, Уханов, Гвахария) [1019]. Основная часть этих лиц была арестована за несколько дней до принятия данного решения.

Перед открытием заседания Военного Совета его участники были ознакомлены с показаниями Тухачевского и других «заговорщиков». Эти показания были широко использованы в докладе Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Ворошилов признал свою «огромную вину», заключавшуюся в том, что он «не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачёва, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, не хотел верить, что эти люди, как казалось, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления». Одновременно Ворошилов упрекнул собравшихся командиров в том, что ни разу не получил от них «предупредительного сигнала» о существовании в Красной Армии «контрреволюционных конспираторов». Призывая «проверить и очистить армию буквально до самых щёлочек», Ворошилов предупреждал, что в результате этой чистки, «может быть, в количественном выражении мы понесем большой урон» [1020].

На следующий день с большой речью на Военном Совете выступил Сталин. Трудно назвать другую сталинскую речь, которая была бы столь сумбурной, как это его выступление. Сталин часто допускал повторы, перескакивал с одного сюжета на другой, уклонялся в сторону от темы и т. д. Вместе с тем стенограмма свидетельствует о его большом самообладании, способности построить своё выступление в спокойных и уверенных тонах, с заметной иронией по отношению к «заговорщикам». Самое жуткое состояло в том, что, как и на февральско-мартовском пленуме, в ходе сталинского выступления не раз возникало «весёлое оживление в зале».

Сталин объявил, что органами НКВД раскрыт «военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся немецкими фашистами». Политическими руководителями заговора он назвал Троцкого, Бухарина, Рыкова, Рудзутака, Карахана и Енукидзе, а главарями заговора «по военной линии» — Ягоду, Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана и Гамарника. Из этих тринадцати человек десять были названы Сталиным немецкими шпионами, а трое остальных (Рыков, Бухарин и Гамарник) — «организаторами и потакателями шпионажа в пользу германского Рейхсвера» [1021].

Сталин несколько раз повторил, что заговор не был вызван внутриполитическими причинами, поскольку успехи во всех областях внутренней политики «необычайны», «сельское хозяйство процветало и будет процветать» и т. д. По словам Сталина, заговор имел «не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского Рейхсвера» [1022]. На протяжении своей речи Сталин неоднократно упоминал о том, что заговорщики собирались «арестовать правительство в Кремле», но всякий раз сопровождал своё сообщение оговоркой, что это готовилось по заданию «германского Рейхсвера».

Ставя вопрос: почему люди, занимавшие столь высокие посты, добровольно превратились в «рабов» и «невольников» Рейхсвера, Сталин объяснял это недовольством некоторых лиц тем, что их «не выдвигают», а также деятельностью находившейся в Германии «опытной разведчицы и красивой женщины» Жозефины Гензи, которая «на базе бабской части» завербовала Карахана, Енукидзе, Тухачевского и Рудзутака [1023].

Сообщив, что «мы человек 300—400 по военной линии арестовали», Сталин призвал к дальнейшим «сигналам», в которых, «если будет правда, хотя бы на 5 %, то и это хлеб» [1024]. Тем самым он убеждал собравшихся, что их «сигналы», даже основанные на сомнительных подозрениях и содержащие 95 % клеветы, будут поощряться. В заключение Сталин подчеркнул, что «среди наших людей есть ещё такие товарищи, которые случайно задеты… Хорошо внедрить такую практику, чтобы, если такие люди придут и сами расскажут обо всём — простить их» [1025]. Как и на февральско-мартовском пленуме, Сталин заявил о своей готовности дать индульгенцию бывшим троцкистам, которые «отошли от троцкизма, отошли крепко и дерутся с ним очень хорошо». Сказав, что он бы «мог сосчитать десятка два-три» таких людей, Сталин назвал в качестве примера члена Политбюро Андреева, который «был очень активным троцкистом в 1921 году», а теперь «дерётся очень хорошо» [1026].