Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

всколыхнуть инерционный ход вещей, чего бы это ни стоило, руководствуясь выводом, что институты, да и людское сознание в определенных вопросах оказались не на высоте и, следовательно, замалчивается несправедливость царящего порядка. Показательный пример – движение MeToo с его недавними инициативами, когда люди, в основном женщины, не колеблясь, публично изобличают случаи злоупотребления, домогательств, насилия. Все бы ничего, но такой способ действий пренебрегает любыми процедурами, установленными для соблюдения прав каждой из сторон, – как и фундаментальным принципом презумпции невиновности, – и в случае, если якобы имело место неподобающее обращение, это становится заведомым основанием, чтобы опередить правосудие и игнорировать конфиденциальность следствия, которое, казалось бы, должно быть защищено от нежелательного давления. И вот уже Twitter наводнен хэштегами вроде #balancetonporc[113], используемыми теми, кто де-факто присваивает себе статус жертвы и выбирает мишени, назначая виновных, которые к тому же не могут возразить тем же способом, иначе на них обрушится шквал ругательств и оскорблений. Характерно, что аудитория все время «ведется», обычно не зная фактов, и находит в этих односторонних обвинениях – столь искренних, словно звучащих из глубин страдающей души, – прекрасную возможность предаться сладостному бескорыстному состраданию и радостно отправить на костер неизвестного, на котором можно отыграться.

Перед нами весьма обширное и взрывоопасное соединение множества индивидов, получивших средства выражения, притом что часть из них ощущают себя жертвами многочисленных злоупотреблений, оставшихся безнаказанными. В едином процессе слились и чувство квазивсесилия, и отчаянная решимость освоить – самостоятельно – приемы, чтобы справиться со многими ситуациями, которые кажутся патовыми. Становится привычным, когда вместо реакции на несправедливость и благотворного движения вперед наблюдается правовой регресс по мере того, как современное уголовное право силится обеспечить справедливость и равное достоинство всем вовлеченным протагонистам. Однако если достигается точка, в которой возмущение уже не сдержать, и мы намерены использовать платформы, чтобы предать огласке недопустимые, по нашей оценке, ситуации, не будет ли более целесообразным вместо непосредственного и всенародного обличения отдельных лиц направить усилия на осуждение безразличия и дисфункции определенных институтов, в данном случае – процедуры подачи некоторых видов жалоб в комиссариаты полиции или их рассмотрения в суде, где порой всюду сквозит равнодушие? Но это, конечно, прельщает меньше, чем восторг от сведения счетов с обидчиком – посредством простых манипуляций с клавиатурой, – особенно когда получаешь столь приятные свидетельства поддержки и сострадания.

Судя по всему, партикуляристские претензии подогреваются такой злостью, что нет изменений, в которых она позволила бы увидеть результат успешного взаимодействия со сферой общего, ведь именно оно якобы столь долгое время ущемляло подавляющую часть меньшинств, что заставило усмотреть в нем безнадежный атавизм и нечто, постоянно, – хоть это и не всегда заметно, – воспроизводящее одни и те же схемы. У этой тенденции есть два недостатка, которые в совокупности могут стать непоправимыми. Во-первых, она содействует ускорению распада общества, что может породить повторяющиеся проявления неприятия по отношению к любому человеку или группе, воспринимаемым неотъемлемо от «доминирующей» категории. Во-вторых, сфера общего больше не рассматривается как нечто необходимое для создания условий процветания всех и каждого – притом что только она придает институциональный аспект отдельным справедливым чаяниям.

Если такая логика усугубится, мы перейдем от механизмов разобщения и конкуренции между людьми, постепенно распространившихся под влиянием неолиберального поворота, к учащенной реакции утраты идентичности и обострению соперничества групп вплоть до враждебного раскола. Новый этос способен спровоцировать довольно яростные клановые войны, которые – по духу – сродни первой апокалиптической сцене в фильме «Банды Нью-Йорка» (режиссер Мартин Скорсезе, 2002 год), когда соперники выходят друг на друга с топорами и яростно избивают ближних в атмосфере зверства, кажущейся неизбывной, исключающей приоритет любого трансцендентного и разделяемого кредо, оставляющей место только неистовому озлоблению и инстинктивной готовности утверждать исключительное главенство своего клана.

2. Имплозивный поворот

Иногда для понимания изменений ментальности стоит положиться на невербальные знаки, которые хоть и не поддаются, увы, однозначному толкованию, но все же в глазах внимательного зрителя выглядят более чем красноречиво. К началу 1990-х годов все больше людей стали усваивать совершенно новые формы поведения. Их нельзя назвать однотипными, но все они так или иначе были отмечены – или показательно не отмечены – экспрессией в схожем, как казалось, ключе. Отведенный в сторону взгляд, ссутуленная спина, опущенная голова, наклоненный корпус – все это выделялось на фоне привычного строя пешеходов, обозначая новый стиль. В обиход неприметно вошел предмет гардероба, сопутствующий – или придающий законченность – такому образу: худи. Одежда задала особый стиль ношения: объемный мягкий капюшон можно надвинуть на лицо и, обыгрывая имидж, чуть ли не полностью его скрыть. Вопреки первому впечатлению, в жестах не просматривалось агрессии – скорее желание не подстраиваться под прямизну улиц и проспектов, не сливаться с теми, кто, на первый взгляд, решительно, но чаще всего устало и как будто машинально движется из точки в точку, предпочитая мерить расстояния в одном потоке с городским большинством. Возможно, в этих формах поведения было не столько сдерживаемое бунтарство, сколько менее осязаемое чувство, которого порой можно даже стыдиться: ощущение несоответствия по отношению к общему порядку вещей.

Со временем атмосфера ощутимо ужесточилась, лица сделались напряженнее, и каким-то неотвратимым образом всюду начал проникать дух озлобленности. Все чаще здесь или там случались стычки, но у них была характерная особенность: сталкивались между собой конкретные люди, но конфликт этим не ограничивался и словно высвобождал гнев, в конечном счете направленный на гораздо более масштабный источник: это была обида на общество в целом. Видимо, трудности, выпавшие многим из тех, кто постоянно сталкивался с неудачами, видел дальнейшее углубление неравенства, жил в атмосфере семейного кризиса, испытывал усталость и лишения, неизменно подогревали враждебный настрой по отношению к миру. Для такого проявления ярости, – трудно сдерживаемой, вызванной обстоятельствами, которые выше нас, не дают вырваться и часто захлестывают с головой, – нашлось и словесное определение: испытывать ненависть.

Позже, на рубеже 2010-х годов, чувство оказалось настолько распространено, что право на него получил каждый. Оно напоминало о себе безучастными взглядами, выражением лиц, ставшим более холодным или подозрительным, осанкой прохожих, которые словно утратили телесную гибкость и разучились считаться с чужим присутствием. Сосредоточенность на себе, более или менее демонстративная, становилась новой нормой поведения. Этому особенно способствовало маниакальное и беспрерывное погружение в смартфон прямо на ходу. Некогда привычно внимательные к окружающим люди в общественных местах начали периодически натыкаться друг на друга, сыпать ругательствами, нередко вспыхивали внезапные перебранки – как многочисленные признаки проникновения и расползания невиданного хамства. Это было непривычным: как будто свойственные эпохе трудности, сомнения,