Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович

Мы совершили величайшее предательство в истории, уклонившись от битвы за коммунизм, а многие — перейдя на сторону врагов. Теперь уже ничего не исправишь. Поздно. Мир уже не принадлежит нам. Время моего поколения прошло. Мы свою роль сыграли. Плохую или хорошую — не нам судить об этом. Будущее принадлежит молодым. Они думают, будто наступила новая эпоха. Нет, это на самом деле наступила старая эпоха, а новая ушла в прошлое. Новая разгромлена, растоптана, оплевана, оклеветана, опозорена. От нее остались лишь мы, случайно уцелевшие старики. Скоро и мы все исчезнем. И миром безраздельно завладеет эпоха молодых, восстанавливающих старое, а воображающих, будто они строят новое. Будущего на самом деле нет. Оно убито. Осталось только прошлое. Мне жаль этих молодых, им не придется пожить в новом мире, в будущем. Они обречены жить только в старом, в прошлом.

Писатель вышел на середину площади. Оглядел кремлевские стены и башни, ленинский Мавзолей, храм Василия Блаженного, здания бывшего ГУМа и Исторического музея. Неужели он все это видит в последний раз?! Скоро он должен покинуть Москву, Россию. Скорее всего — навсегда. Навсегда?! Но для чего?! Разве это не его страна?! Разве это — не его единственная и неповторимая Родина?! Тут погибает его народ, несчастный, обманутый всеми и обманувший всех, преданный всеми и предавший всех, нелепый, вздорный и вместе с тем народ-дитя, вечное доверчивое дитя. Как можно оставлять это дитя на поругание мерзавцев всей планеты?! Тут умирает предмет страсти всей его жизни. Неужели он не будет держать его руку в последние мгновения его трагической жизни и не будет прямо смотреть в его потухающие глаза?!

Еще не зная, как быть, он направился к Охотному Ряду. По выходе с площади у него проверили документы и посоветовали убираться куда-нибудь подальше. Он не сказал ничего. Ноги непроизвольно повели его на проспект, который раньше назывался именем Калинина — «первого всероссийского старосты», как когда-то называли его в народе, первого «президента» советской России. Это был прямой и кратчайший путь к «Белому дому». К «Белому дому»?! Почему такое предательское название для Дома Советов?! Что за люди собрались там и стекаются туда? Почему они там? Почему они идут туда? А какое это имеет значение?! Главное — они там, они идут именно туда. Идут, зная, что их там ждет гибель. И все-таки идут. А ты, русский человек и «настоящий», прирожденный, романтический коммунист, куда уходишь ты в эту самую трагическую минуту жизни и смерти твоей страны, твоего народа, твоей страсти?!

Да, Россия отвергла тебя — это ее дело. Но ты не отверг ее — и это твое дело. Россия осталась твоей Родиной в самом глубоком, всеобъемлющем и высоком смысле слова. Тут ты родился, вырос, стал личностью. С ней случилась беда. Она погибает. Погибает народ, частичкой которого ты был и остался. Ты должен разделить трагическую судьбу своего народа!

А твоя книга?! Ты забыл о ней! Разве не в этом твой долг — оставить это свидетельство эпохи?! Твой долг перед потомками!! Какими потомками?! Их не будет. Ты забыл о книге, значит, не она главное. Слово утратило смысл и силу. Нужно другое что-то. Что?!

Именно сейчас ты должен завершить свою жизнь достойно Человека из Утопии, каким ты сделал себя под влиянием самых лучших и светлых идеалов человечества, думал он вслух. В чем, в двух словах, была суть моей жизни? Роман с моим советским, коммунистическим обществом. Роман как с живым существом. Как с капризной, вздорной, ненавистной и вместе с тем бесконечно дорогой женщиной, единственной и неповторимой. Так оно и бывает в случае подлинной любви: не поймешь, где любовь и где ненависть, где равнодушие и где страсть. Только трагический конец обнажает правду и придает всему видимость подлинности. Объект моей любви-ненависти больше не существует.

В самом начале жизни я был вытолкнут на роль коммуниста-идеалиста, коммуниста-романтика. Потом я эту роль взял на себя добровольно. Я совершал ошибки, но они не были отказом от моей роли. Я обязан доиграть ее до конца. Пусть все в панике бегут и капитулируют. Пусть сопротивление безнадежно и бессмысленно. Как в 41-м году, я остаюсь верен моей эпохе. Я должен остаться прикрыть ее историческое отступление.

Он знал, что Дом Советов («Белый дом») был оцеплен колючей проволокой и тремя рядами ОМОН (Отрядов милиции особого назначения). Но он также знал, что туда можно было пробраться переулками и дворами. Говорили даже, что туда специально пропускают людей, чтобы накопить там побольше «фашистов» и «коммунякой». И он решительно направился туда, чтобы исполнить последний долг русского человека — умереть за Великую Идею, утратившую исторический смысл.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

О событиях 3–4 октября 1993 года в России пишут очень мало, а на Западе и вообще почти ничего. Их замалчивают, игнорируют или занижают до уровня приведения к порядку неких преступников. Зато о событиях августа 1991 года не перестают говорить. Это смещение внимания не случайно. Августовские события 91-го года дают больше оснований изображать эволюцию российского общества после 1985 года как некое освобождение от коммунистического ада и переход к демократическому раю западного образца. Октябрьские же события в любой интерпретации заставляют сомневаться в правдивости официальной информации о них. Что бы о них ни говорили, факт остается фактом: мощные вооруженные силы совместно с частями особого назначения утопили в крови горстку невооруженных людей, а в приступе оплаченного рвения заодно побили множество подвернувшихся под руку случайных граждан. Первые события создают извращенное представление о переломе в русской истории после 1985 года, вторые же вольно или невольно разоблачают его сущность, а также неприглядную роль в нем Запада.

«Что произошло 3–4 октября 1993 года в Москве? Я передаю слово группе священников, которых никак не заподозришь в принадлежности к неким «красно-коричневым» и «фашистам», как ельцинская клика и поддерживающее ее мировое общественное мнение окрестило жертв этих кровавых событий. Это заявление русских священников было опубликовано в России в январе 1994 года. Называется оно «Горе строящему на крови».

Настоящее заявление, говорится в заявлении, продиктовано требованием нашей совести, поскольку мы не можем мириться с молчаливым одобрением или принятием как неизбежного зла массового убийства сотен безоружных людей 3–4 октября 1993 года в Москве. Изучив доступные нам материалы, опубликованные в печати свидетельства очевидцев, как защитников парламента, так и президентской стороны, а также выслушав многих из тех, кто был непосредственно вовлечен в эти события, мы пришли к следующим выводам:

1) Расстрел в течение дня 4 октября боевыми танковыми снарядами, в том числе зажигательного действия, Дома Советов России невозможно квалифицировать как «необходимую оборону» президентской стороны от вооруженной оппозиции. В распоряжении президента и правительства находились силы, способные обеспечить прекращение сопротивления и вывод всех гражданских лиц без кровопролития.

2) Стрельба по безоружным людям, находившимся в зоне оцепления у Дома Советов утром 4 октября, привела к многочисленным жертвам. Огонь велся без предупреждения на поражение крупнокалиберными пулеметами.

3) Вечером 4 октября в непосредственной близости от Дома Советов, на стадионе, расстреливались защитники парламента.

4) 3 октября в районе Телевизионного центра «Останкино» велась стрельба пулеметами по скоплениям людей, не принимавших никакого участия в действиях вооруженных лиц по проникновению в здание телецентра.

Только лишь эти четыре частных вывода позволяют сделать некоторые общие:

1) Имеют место массовые немотивированные преднамеренные убийства.

2) Эти убийства совершены с особой жестокостью. И совершены они не отдельными уголовниками, а самой государственной властью, которая открыто взяла на себя ответственность за них, наградив высшими государственными наградами тех руководителей Министерства обороны и Министерства внутренних дел, чьи подразделения были задействованы в этих трагических событиях.