Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович

Ф: А выглядит как чистая правда.

П: В наше время идеологическая ложь выглядит более правдиво, чем научная истина. Последнюю не так-то просто понять. А первая нагло навязывает себя как вроде бы нечто очевидное и бесспорное.

Ф: И второй пример!..

П: Второй пример — формальное «двоевластие», «параллелизм» власти партии и советов. Опять-таки не было признано официально и закреплено законодательно то, что высшей властью в стране была власть «партийная» — партийный аппарат, партийные собрания, конференции, съезды. Наоборот, подчеркивалось, будто высшей властью были советы. Сами советские руководители не поняли сути коммунистической власти и ее фактического строения, а именно — образование аппарата власти над самой системой власти и управления, аппарата сверхвласти в форме партийного аппарата. Они мыслили в категориях западной идеологии. Это «двоевластие» давало формальные основания для борьбы за разрушение советской государственности путем ослабления и разрушения ее аппарата сверхвласти. Западная пропаганда настойчиво навязывала советским руководителям и идеологам мысль, будто партийная власть дублировала «хозяйственную» и вообще государственную, будто вмешивалась в не свое дело, причем — некомпетентно. Андропов тоже поддался на эту пропаганду. Он начал проводить линию на разграничение функций партийного аппарата и органов государства в традиционном смысле (советов, министерств). Это был шаг назад от Брежнева, явная уступка Западу. Идея такого разделения и передачи функций управления в основном внепартийным органам прочно вошла в сознание «прогрессивных» советских руководителей (сначала -«голубей», затем — «реформаторов», «перестройщиков»). Фактически это была завуалированная идея перестройки советской государственности по западному образцу. Западные деятели Холодной войны понимали, что это должно было привести к краху советской государственности.

Ф: Неужели уже в те годы?!

П: В 1980 году я выступал с докладом в одном университете как раз на тему о советской системе власти и управления, говорил о том, что западные представления о ней ложны, говорил о сверхвласти, о сути партии, об упомянутом «двоевластии», о делении на «идеологов» и «хозяйственников», на «ястребов» и «голубей» и т.п. Говорил, что на советское общество распространяются чуждые ему понятия и критерии, что в западных представлениях больше идеологии и пропаганды, чем стремления к истине. После доклада ко мне подошел человек и сказал, что западные политологи, социологи и советологи вовсе не стремятся к истине в отношении советского общества, что в их сочинениях преобладает умышленное искажение реальности. Меня тогда осенило: дураком был я, а не они! Я стал внимательнее приглядываться к сочинениям советологов. Конечно, чуши в них было в изобилии. Но эта чушь имела определенную ориентацию. То, что я воспринимал как серию предрассудков, обнаружилось как стратегическая установка.

Ф: Ты думаешь, советологи и кремлинологи понимали фактический статус КПСС в системе власти?

П: Это не играет роли. Вряд ли они понимали это на уровне настоящей науки. Точнее будет сказать так. Они имели такие представления о советском обществе и о КПСС, которые позволили им выработать эффективные методы их разрушения. Их представления в целом были идеологическими. Но в идеологии не все ложь. В ней могут содержаться идеи, близкие к истине и даже истинные, как это было с марксизмом в XIX веке и в первой половине XX века.

Внутренний механизм разрушения

Ф: Значит, наши политики и идеологи еще до перестройки манипулировались с Запада?!

П: Конечно. Но это было не просто влияние западных идей. Откуда руководителям страны знать эти идеи?! Но даже если допустить наличие специалистов, знакомящих их с этими идеями, требовалось их истолкование, доступное мозгам руководителей, требовалась подготовка таких специалистов, особые учреждения, контакты с западными специалистами и многое другое. В самом Советском Союзе уже в хрущевские годы начал складываться внутренний механизм разрушения.

Ф: Причем, под прикрытием учреждений и организаций, которые должны были вести борьбу с внешним механизмом разрушения!

П: Тщательно отбирались люди, допускавшиеся к деятельности такого рода. Им разрешалось общение с западными людьми и поездки на Запад. Им был открыт доступ к информации, запрещенной для простых смертных. Им присуждали степени и звания, давали премии, повышали в должностях, предоставляли материальные блага. Короче говоря, к концу брежневского периода у нас сложилась своего рода элитарная каста, взявшая в свои руки все основные ключевые позиции общения с Западом на высшем уровне. Эта каста, с одной стороны, стала неофициальным элементом советской системы высшей власти. А с другой стороны, она переплелась теснейшим образом с внешним механизмом разрушения, стала своего рода частичкой Запада в советском обществе.

Ф: Но ведь были же у нас честные и умные специалисты, понимавшие суть дела!

П: Были. И печатали статьи и книги. Но не они стали задавать тон. Те, кто образовали внутренний механизм разрушения, считались более умными, более честными и лучше образованными. Они занимали посты и определяли, что допускать и что нет, что считать верным и что ложным. Ведь и мою судьбу решили эти люди. В Советском Союзе они оценили мою деятельность как антисоветскую и антикоммунистическую, а на Западе мне создавали репутацию «агента Москвы». Я мешал им.

Ф: Как и советологам!

П: Но вернемся к тому, с чего начинали, — к манипулированию нашими политиками и идеологами со стороны Запада. Было бы крайней вульгаризацией утверждать, будто идейная элита, о которой я говорил, уже тогда была «пятой колонной» Запада. Это была среда карьеристов, конъюнктурщиков, ловкачей и т.д., складывавшаяся по законам советской системы. Если кто-то из них и мечтал разрушить коммунизм в Советском Союзе, то не думал, что это скоро удастся. Они служили советской системе и наживались за ее счет. Они стали одной из предпосылок «пятой колонны» Запада, когда это стало безопасно и выгодно для них. Но проводниками западного влияния они были изначально по самой своей роли в советском обществе.

Ф: Мне любопытно, как конкретно осуществлялось манипулирование, о котором ты говоришь?

П: Я сомневаюсь, что когда-нибудь будет опубликована информация на этот счет.

Ф: Почему?

П: Нужна каторжная работа, чтобы извлечь эту информацию из той среды, в какую она погружена. Большая часть ее секретна или вообще заранее сфальсифицирована. Приведу один пример. В 1984 году мне дали прослушать запись беседы с одним из ведущих советских идеологов, как мне сказали. Как он попал в США, не знаю. Возможно, с научной делегацией. Но беседа была явно секретная. И с советской точки зрения — преступная. Ее вполне можно было истолковать как государственную измену.

Ф: Почему тебе ее дали прослушать?

П: Дать оценку личности этого человека.

Ф: И как ты оценил?

П: Сказал, что это типичный советский подонок, готовый на все.

Ф: А им это и нужно было!

П: Тогда я не думал в таком плане. Сейчас я вспомнил об этом по другой причине. В этой беседе советскому марксисту-ленинцу в голову вбивали две идеи, которые потом стали основополагающими в горбачевской перестройке. Первая идея: стоит только ввести частное предпринимательство, запустить свободный рынок и устранить государственное вмешательство в экономику, как экономика сама по себе начнет бурно развиваться. Вторая идея: в СССР вообще нет конкурентоспособной промышленности, науки и техники, так что целесообразно разрушить до основания все созданное и на расчищенном месте заново создавать современную экономику. При этом в ход были пущены мощнейшие средства убеждения, включая данные исследовательских учреждений. Между прочим, данные сфальсифицированные, как признался человек, познакомивший меня с беседой. Думаю, что потом все планы перестройки базировались на фальшивых западных данных о советской экономике, своим принципиально не доверяли.