Эдуард Фукс - Секреты женщин Ренессанса

Эти факторы заключались в зарождавшейся в Средние века индивидуальной любви, бывшей первым результатом возникавшего нового содержания жизни. Как ни странным покажется на первый взгляд утверждение, тем не менее оно – бесспорный факт: действие этого важнейшего и благороднейшего эмансипационного процесса, целью которого было поднятие обоих полов из их низкого состояния, заключалось не в ослаблении, еще менее в устранении, а, напротив, в чрезвычайном усилении животной стороны любви. Правда, это действие шло в направлении, знаменовавшем, несомненно, этический прогресс, но это ничего не меняет во внешнем результате. И, как нетрудно понять, этот факт не менее логичен. Взаимная любовь мужчины и женщины, как высшая форма проявления жизни, должна носить характер не низменной арифметической задачи, а выстраиваться исключительно на взаимной индивидуальной склонности и страсти – таково основное требование, такова программа индивидуальной любви. Литература всех стран доказывает, что следы такой индивидуальной страсти встречаются уже в раннем Средневековье.

В очаровательном любовном послании одной образованной дамы к ее возлюбленному, находящемся в собрании посланий монаха Вернгера фон Тегернзе, мы имеем даже прямо классическое свидетельство. Мы не знаем ни даму, которая пишет письмо, ни мужчину, которому оно адресовано, и однако каждая строчка письма говорит нам, что слова эти были продиктованы самой чистой и благородной страстью женского сердца.

«Любимейший из дорогих!» – так начинает она письмо, и все дальнейшее есть постоянное взаимное слияние с возлюбленным, дышит высоким уважением и твердым, как скала, доверием. «Тебя одного среди тысячи выбрала я, тебя одного восприняла в святыню моего духа». И после целого ряда страниц она заканчивает следующими сердечными стихами, ставшими впоследствии как бы волшебным заклинанием, нежнейшей исповедью всех истинно любящих:

«Ты мой, я твоя. Можешь быть в этом уверен. Ты заключен в моем сердце. Я потеряла ключик от него, и ты теперь не можешь выйти оттуда».

Однако если мы из этого документа можем сделать вывод, что высшая форма половой любви уже тогда во многих местах победоносно вошла в жизнь, то это имело место только в идее, если так можно выразиться, только в принципе. Условный характер брака в среде имущих и господствующих классов оставался тем не менее по-прежнему в силе, был не только не уничтожен, но даже и не поколеблен. Ведь этот условный характер брака сохранился в этих классах и по ею пору и только слегка замаскирован более изысканными светскими формами.

По-прежнему большинство браков определялось классовыми, денежными и сословными соображениями. Торжество индивидуальной склонности не могло поэтому осуществиться в пределах брака, а только в принципиальном отрицании связанного с браком требования взаимной физической верности. Так оно и случилось.

Первое массовое торжество индивидуальной любви в истории проявилось на самом деле во всех странах не в форме супружеской любви, а в форме рыцарского культа дамы, высший принцип которого прямо гласил, что истинная любовь (Minne) не имеет решительно ничего общего с браком. Иными словами: более высокая форма любви началась исторически с прелюбодеяния, с обоюдного прелюбодеяния, систематически организованного целым классом. В этом классе не было ни одного мужчины, не домогавшегося бы из года в год любви других женщин, только не жены, ни одной женщины, не позволявшей бы другим мужчинам публично при всех домогаться ее расположения, так что в конце концов все рыцарство представляло не что иное, как «общество для устроения обоюдного адюльтера».

Сама природа вещей обусловливала, разумеется, что желанная цель и обещанное вознаграждение в огромном большинстве случаев в самом деле и достигались, и отдавались, ибо всякий протест имеет тенденцию проявиться в действиях. А рыцарский культ выступил исторически именно как протест против условного брака, признававшего только обязанности. В данном случае в чем ином могло проявиться действие, как не в достижении и отдаче высшей награды любви? Ибо сущностью индивидуальной любви является именно сексуальный момент, желание мужчины обладать женщиной, отдающейся ему не во имя объективной обязанности, а в силу субъективной влюбленности, и такое же желание женщины отдаться тому мужчине, который возбуждает ее симпатию.

Всякий протест ведет, однако, еще дальше, а именно к полной победе в данной области. Полная же победа достигалась тогда, когда остроумию удавалось отдавать чаще любви и страсти то, что обязанность требовала как жертву. И на это и были устремлены все помыслы обеих сторон, женщины – не менее, чем мужчины, несмотря на все смешные и уродливые, нагроможденные романтикой препятствия, которые любовник должен был превозмочь, прежде чем его дама разрешала ему доказать, что объятия друга куда слаще объятий мужа.

В своем конечном итоге такая классовая мораль приводила логически к тому, что выше мы назвали первым следствием зарождения в истории индивидуальной половой любви как массового явления, а именно к чрезвычайному усилению физической стороны любви.

Тот факт, что «любовные дворы» короля Артура и других, где обсуждались права и обязанности любви, никогда не существовали в действительности, как мы теперь знаем, а были только продуктами поэтической и художественной фантазии эпохи, решительно ничего не меняет. Напротив, столь распространенная и столь долго считавшаяся действительностью легенда о существовании подобных «дворов любви» служит лишним доказательством. В описаниях «любовных дворов» и в сведениях о будто бы происходивших там дебатах мы имеем не что иное, как академическое обсуждение умиравшими Средними веками назревшей проблемы индивидуальной половой любви. Не менее естественно и то, что легенда о дворах и судилищах любви была приурочена к рыцарству, что именно здесь должна была зародиться тема о праве на индивидуальную половую любовь.

«Сон рыцаря». 1504 г. Художник Рафаэль Санти

Сознательная пропаганда этого естественного права могла возникнуть только там, где экономические предпосылки уже привели к освобождению женщины от домашнего рабства и где условный характер брака выступал особенно наглядно, так что супружеская любовь сознавалась почти исключительно как обязанность. И то и другое впервые имело место среди рыцарства. Здесь брак носил почти исключительно условный характер: молодые люди предназначались для брака еще детьми и только во имя семейных интересов, – и здесь благосостояние уже освободило женщину от домашней работы, так что ее горизонт расширился и в ней могло развиться более интенсивное чувство личности. По тем же самым причинам, из тех же кругов вышла в XV и XVI веках девушка-амазонка, virago[16], женщина, конкурировавшая с мужчиной в области науки и общего образования.

Усиление физической стороны любви не только в этих кругах, но и во всех классах было обусловлено еще одной причиной.

Сплетавшаяся с условным браком индивидуальная половая любовь не одна вела к этой цели, подобно тому как в вышеописанном ее проявлении не следует видеть только протест угнетенной природы: перед нами не только процесс обновления, но и в такой же мере процесс вырождения нисходящего класса. Принцип «chacune pour chacun» («каждая для каждого». – Ред.) восторжествовал как массовое явление в конце Средних веков, потому что, как мы видели, в жизнь вступил новый экономический фактор. И в результате должно было сложиться вышеописанное состояние нравов. Ибо, если общественная почва начинает колебаться, не может быть места твердым и устойчивым нравственным воззрениям. Это полученное опытным путем положение не знает исключений. А как мы показали в предшествующей главе, характернейшая черта эпохи заключалась именно в том, что заколебалась вся общественная почва. Старые классы разлагались, образовывались новые, другие преобразовывались – все находилось в процессе кипения и зарождения.

Многочисленные документы наглядно иллюстрируют чувственный характер любви и брака в эпоху Ренессанса: нравы, обычаи, общие и правовые воззрения, отражающиеся в своеобразных пословицах, поговорках, действиях, и в особенности литература и искусство, в которых половые отношения обычно становятся лейтмотивом.

В этом отношении в высшей степени характерны обычаи, связанные с бракосочетанием, обычаи, санкционировавшие брак: освящение брачного ложа священником – или епископом и архиепископом, когда в брак вступали люди княжеского происхождения, – и затем доживший до наших дней обычай публичного разделения ложа.

Когда священник освящал брачное ложе, он имел, конечно, в виду не место отдыха после дневных трудов, а «мастерскую любви». Дабы на ней покоилось благоволение божие, дабы из нее выходили желанные продолжатели рода и наследники – вот для чего освящалось оно священником. Ложе как «мастерская любви» играет далее главную роль в правовых нормах, на которых покоился брак, о чем свидетельствует выше указанный обычай публичного его разделения: жених и невеста вместе ложились в постель в присутствии свидетелей. В большинстве стран брак считался заключенным, когда жених и невеста «накрылись одним одеялом». «Взойдешь на постель и право свое приобретешь», – гласит древняя немецкая поговорка. Чтобы в этом не было сомнения, обычай совершался публично. Этот обычай сохранился почти во всех европейских странах и почти у всех классов до начала XVII века, исчезал медленно и отжил лишь тогда, когда церковное венчание как единственный акт, санкционирующий брак, стало законом. А осуществить этот закон было нелегко для церкви, и он поэтому входил в жизнь лишь очень постепенно. Простой народ во всех странах цепко держался за свои старые обычаи и права и долго ничего не хотел слышать о церковном венчании. В заключении брака видели не религиозный, а юридический акт, правовую сделку. Этим объясняется публичное разделение ложа, так как все сделки заключались публично.