Сборник - Пифагорейские Золотые стихи с комментарием Гиерокла

XV. 30–31

Не занимайся тем делом, в котором ты необразован,

Но изучай то, что нужно, и жизнь твоя будет прекрасной.

Если мы не будем браться за то, чего не знаем, это только оберегает нас от ошибок, но если мы будем изучать то, что ведет к праведной жизни, то это не только ограждает нас от ошибок, но и побуждает проявлять добродетель на деле. Ведь сознание невежества пресекает происходящую от самомнения необдуманность, а знание дает свободу действия. И то, и другое есть благо – сознавать незнание и познавать то, чего мы не знаем, и этому соответствует наилучшая и восхитительная жизнь. Такая жизнь не запятнана самомнением и исполнена знания, она не гордится тем, чего не знает, и стремится изучить то, что достойно изучения. Это возвышает нас к божественному подобию, заставляет думать, прежде чем действовать, чтобы не поступать необдуманно, это не позволяет ввести нас в заблуждение, делает нас способными разбираться в услышанных речах, побуждает легко переносить и облегчать данную богами судьбу, учит не бояться смерти и нищеты, быть справедливым, умеренным в еде и подобных вещах, это сообщает законы дружбы, учит почтению к родителям и требует поклонения высшим силам. Как говорят стихи, этому следует научиться, и этому соответствует восхитительная жизнь. Тот, кто выделяется добродетелью, также и удовольствия получает не вызывающие раскаяния, отражающие прочность добродетели. Так устроено, что удовольствие сопутствует какой-либо деятельности. Оно не существует само по себе, но сопровождает наши действия. Поэтому худшим поступкам соответствуют низменные удовольствия, а лучшим удовольствиям сопутствуют хорошие поступки, так что хороший человек превосходит дурного не только добродетелью, но и удовольствиями, которые, как представляется, сами увлекают дурного человека к пороку. И насколько один склад души выше другого, настолько одни удовольствия предпочтительнее других. Поскольку добродетельная жизнь, которая стремится к божественному подобию, поистине божественна, а жизнь, проведенная в пороке, – животная и безбожная, то ясно, что удовольствие честного человека, послушное уму и богу, подобно божественной радости, а то, что называется удовольствием порочного человека (пусть им будет дано одно название), напоминает животное и безумное возбуждение. Удовольствия и печали изменяются, и счастлив, кто получает их откуда надо, когда надо и сколько надо, и несчастен, кто не знает в них меры. Таким образом, безгрешна только жизнь, свободная от самомнения, и истинна и совершенна только жизнь, полная знания, и она одновременно наиприятнейшая и наилучшая. Итак, не будем делать того, чего не знаем, а то, что знаем, будем делать, когда нужно. Невежество влечет за собой испорченность, а знание стремится к благоденствию. Ибо многое хорошее из-за изменения обстоятельств становится дурным. Итак, будем по порядку выполнять эту заповедь, которая, удерживая нас от деятельности, дает безгрешность и, побуждая изучать только нужное, ведет к совершенным деяниям. Ибо совершенствование состоит не в том, чтобы не грешить, а в понимании должного; первое дается очищением от самомнения, второе – наличием знания. Если не грешить и совершенствоваться, смотри, что будет с тобой: «Жизнь твоя будет прекрасной». Не это ли жизнь, которая получает удовольствия из добродетели и в которой совпадают благо и удовольствие? Если мы стремимся к достойному, то стремимся и к приятному, а что может получиться из их сочетания? – Как говорят стихи, прекрасная жизнь. Кто выбрал приятное в сочетании с постыдным, хотя и бывает ненадолго соблазнен удовольствием, обязательно из-за постыдного приходит к мучительному раскаянию. Тот же, кто предпочел достойное вместе с трудом, хотя и испытывает из-за непривычки сиюминутные затруднения, сочетание их с достойным облегчает тяготы, и в итоге кроме добродетели он получает еще и подлинное наслаждение. Если совершается с удовольствием постыдное, то удовольствие проходит, а стыд остается; если же совершается с усилием достойное, то усилие проходит, а достойное остается. Отсюда неизбежно, что наиболее дурная жизнь – наиболее тягостная, а самая достойная жизнь – самая лучшая. Но достаточно об этом. Поскольку к совершенству души имеет отношение также и забота о теле, смотри, что стихи добавляют дальше.

XVI. 32–34

Должно оставить беспечность, коль дело пойдет

о здоровье.

Меру важно во всем соблюдать – в еде и напитках

И в упражненьях для тела, и мера есть то, что

не в тягость

.

Смертное тело, данное нам как орудие для жизни на земле, не следует раскармливать от чрезмерного чревоугодия или истощать неумеренным голодом. И то, и другое одинаково мешает его использованию. Поэтому стихи призывают в меру заботиться о теле и не пренебрегать им, если оно излишне тучно или страдает от болезней, чтобы, сохраняясь в подобающем природе состоянии, оно беспрепятственно предоставляло управляющей им душе свои силы и могло следовать туда, куда поведет душа. Ибо то, что распоряжается, – это душа, то, чем она распоряжается, – тело, и его хозяин должен заботиться о нем. Следует не только пользоваться им, но и по возможности заботиться, чтобы оно находилось в нормальном состоянии. Поскольку его природа состоит в постоянном возникновении и уничтожении и его питает наполнение и опорожнение, когда пища сначала восполняет то, что утекает, а потом упражнения устраняют излишества, то следует установить меру его насыщения тем, что мы получаем, и меру выведения из него того, что от него отлично. Мера – это принцип, связывающий состояние тела с мыслительными способностями души и имеющий целью подобающее для философа здоровье. Поэтому философ будет выбирать такие телесные упражнения и пищу, которые не сделают тело слишком тучным и не будут ставить его выше мыслительной деятельности. Его цель – не просто тело, но тело, которое служит разуму. Поэтому он будет чужд образа жизни атлетов, потому что это приносит пользу только телу без души, и будет избегать телесных упражнений, ибо они препятствуют разумному свету души. Какой образ жизни может быть полезен физическим здоровьем для изучения наук или для достойных занятий, такой и выберет для себя тот, кто решил вести разумный образ жизни. Стихи говорят: пусть тебе, разумной душе, не принесет вреда мера заботы о теле. Чтобы соблюсти эти заповеди, тебе следует выбирать такую еду, питье и телесные упражнения, которые делают тело послушным добродетельному образу жизни и не побуждают неразумное начало к неповиновению управляющему разуму. Ты должен тщательно выбирать меру ухода за телом, ибо ты будешь отвечать за его неразумные движения. Ведь конь, причастный злу, тянет к земле, но не без причины, а потому, что возничие плохо его вырастили. [17] В стихах о мере, относящейся к телу, автор поставил сначала питье, потом еду, потому что от питья труднее уберечься, легко ему поддаться и оно расстраивает телесное здоровье. Ведь чаще теряют меру в питье, чем в еде. Гимнастические упражнения стоят на третьем месте, потому что они исправляют насыщение и готовят к тому, чтобы вновь вести здоровый образ жизни. Таким образом, они по очереди сменяют друг друга – еда и упражнения, упражнения и еда. Правильный образ жизни дает возможность упражнять свое тело, а соответствующие занятия гимнастикой способствуют здоровому образу жизни. В каждом из них своя мера, поскольку забота о теле для каждого служит собственному образу жизни. Каждый стремится сделать тело орудием для своей деятельности: занимающийся борьбой – для борцовских движений, земледелец – для земледельческих работ, разные люди привлекают и приспосабливают функции тела для разных целей. Что же философ? Орудием чего он постарается его сделать? – Разумеется, философии и ее трудов. И поскольку тело способно стать орудием мышления, он будет всячески питать и развивать его, прежде всего заботясь о душе и ради нее о теле. Он не предпочтет тело распоряжающейся им душе и не пренебрежет им ради души, но будет проявлять о нем заботу как о ее орудии, обращаясь как к добродетели души – распорядительницы тела, так и к здоровью тела. Поэтому он будет питать его не чем попало, а только тем, чем нужно. Не все следует употреблять в пищу, так как это обременяет тело и увлекает присущее душе духовное начало к более материальным страстям, о чем дальше стихи говорят:

Яства, сказал я, оставь те, что я указал в очищеньях

И в избавленье души… [18]

Таким образом, он будет полностью избегать подобных вещей, в отношении же того, чем можно питаться, он будет смотреть на количество и подходящий момент и, как говорит Гиппократ, будет учитывать время года, характер местности, возраст и прочие обстоятельства; он не позволит наполнять себя всем, что дозволено брать, и не будет питаться без разбора, молод он или стар, здоров или болен, новичок в философии или достиг ее вершины. Все это заключает в себе пифагорейская мера с оговоркой «то, что не в тягость». В этом кратком изречении стихи допускают возможность блаженной философской жизни, если заботиться о теле, и к сказанному раньше о здоровье души здесь добавлено: «Должно оставить беспечность, коль дело пойдет о здоровье», – так что там стихи говорят о добродетели того, в чьем распоряжении находится орудие души – тело, а здесь – о благе самого орудия. Итак, добавив это к вышесказанному, ты откроешь, кто ты, к которому обращена эта заповедь, и что следует соблюдать такую меру в распоряжении телом, какая не будет тебе в тягость, не помешает склонности к философии и будет содействовать душе, идущей к добродетели. Стихи говорят: «мера в еде и напитках», запрещая избыток и недостаток и приветствуя среднее и соразмерное, и отсюда возникает умение управлять чревоугодием, сном, вожделением и гневом. Называемое здесь мерой исправляет неумеренность в этом и устраняет то, что беспокоит и увлекает вниз душу, устремленную к уму и богу. Восходя к уму, душа должна быть спокойна и не подвержена волнениям страстей, и ее низшее начало должно быть как следует упорядочено для безмятежного созерцания высших сил. Вот какова мера, которая тебе не будет в тягость: она одновременно держит в узде чревоугодие, сохраняет невредимым тело – орудие души и представляет добродетель души, не разрушая состояния тела. А умение сохранять орудие души и приспосабливать его для философского употребления есть часть добродетели.