Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

мышления и в том числе те, которые зафиксированы в виде языковых значений[47]. Именно поэтому язык, сфера языковых значений не может оказывать решающего влияния ни на характер человеческого мышления, ни на результаты его познавательной деятельности.

Специальные экспериментальные данные показывают, в частности, что языковая апперцепция, играя известную роль в процессе познания объективной действительности, в конечном счете всегда может быть преодолена в этом процессе, т.е. она отнюдь не определяет жестко и однозначно результаты познавательной деятельности человеческого мышления. Такого рода опыты[48] проводились с восприятием и запоминанием цветов носителями двух таких языков, которые по-разному сегментировали одну и ту же область цветового спектра посредством своих лексических обозначений. Так, например, если в русском языке синий и голубой цвета обозначаются двумя различными словами, то в английском и немецком языках они называются одним словом – соответственно blue и blau, а во вьетнамском языке одним словом xanh называются сразу три цвета – зеленый, синий и голубой, каждый из которых в русском языке имеет свое название. Наличие отдельных словесных наименований для тех или иных участков спектра облегчает их различение и запоминание, однако и то, и другое происходит и при их отсутствии, так как носитель соответствующего языка так или иначе фиксирует их посредством речевых произведений, соотнося соответствующий цвет с цветом конкретного предмета. Правда, в этом случае испытуемому требовалось больше времени на различение и запоминание цветов по сравнению с тем испытуемым, в языке которого каждый из соответствующих цветов имел свое отдельное словесное обозначение. Такого рода данные позволили Э. Леннебергу сделать вывод о том, что носитель того или иного языка

«не связан семантикой своего естественного языка: мало доказательств, что слова тиранически господствуют над познанием»[49].

Та решающая роль, которую играет отражение объективной действительности в формировании языковых значений, «языковой картины мира», и, наоборот, отсутствие какой-либо однозначной, жесткой зависимости от последней результатов познавательной деятельности человеческого мышления особенно наглядно проявляются в тех случаях (своего рода естественных экспериментах), когда тот или иной язык в силу определенных исторических причин получает распространение в таких районах земного шара, природные и социальные условия которых существенным образом отличаются от тех, где жили его носители раньше. Это, например, имело место, когда испанский язык получил распространение в Америке после ее завоевания испанцами. Как хорошо показал Г.В. Степанов[50], при наложении той «языковой картины мира», которая сформировалась в испанском языке на родине его носителей, т.е. на Пиренейском полуострове, на те новые природные и социально-экономические условия, в которых испанцы оказались в Америке, испанский язык стал претерпевать существенные изменения: зафиксированные в нем и прежде всего, конечно, в лексике значения стали приводиться в соответствие с теми новыми реалиями, в которых оказались его носители, что в конечном счете привело к существенным сдвигам в лексической системе испанского в Америке, в результате чего между лексическими системами испанского языка на Пиренейском полуострове и в Южной Америке возникли значительные различия. Богатый фактический материал, приведенный Г.В. Степановым в этой работе, наглядно свидетельствует, таким образом, что «языковая картина мира» отнюдь не представляет собой некую самодовлеющую, имманентную сущность.

· В-третьих, рациональное зерно в теории неогумбольдтианства состоит также в том, что набор значений, фиксируемых в идеальной стороне языковых единиц и его грамматических категориях, в известной степени варьируется от языка к языку, и в этом отношении в конкретных языках проявляется своего рода избирательность[51], которая определяется факторами разного рода.

Эта избирательность, в частности, несомненно, связана с различием природных и социально-экономических условий, в которых живут носители соответствующих языков, на что уже обращалось внимание многими исследователями[52], и в особенности с практическими потребностями носителей соответствующего языка (ср. специализация названий снега у народов Крайнего Севера и ее отсутствие для названий цветковых растений, не имеющих для них жизненно важного значения; наличие 13 названий для бамбука во вьетнамском языке при одном лишь названии в русском языке и т.п.).

Однако содержание сознания носителей того или иного языка отнюдь не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах и грамматических категориях. Посредством ограниченного в каждом языке набора языковых единиц носитель соответствующего языка выражает в речи и такое мыслительное содержание, которое непосредственно не закреплено за какой-либо отдельной языковой единицей (ср. противоположное утверждение Л. Вайсгербера о том, что существует лишь то понятие, которое закреплено за отдельной языковой единицей).

Представители неогумбольдтианства и примыкающих к ним направлений семиотики и философии не учитывают, что содержание нашего сознания и содержательная сторона речи отнюдь не сводится к сумме значений тех языковых единиц, посредством которых репрезентируется сознание или которые используются в речи[53]. Именно в этом и состоит лингвистическая слабость указанных направлений.

Ни существенные типологические различия языков, проявляющиеся в структуре слова и предложения, а также характере грамматических категорий, ни действительно имеющие место различия в сфере значений, закрепленных за языковыми единицами различных языков, не оказывают такого решающего влияния на мышление их носителей, которое бы приводило к созданию особых типов мышления, различий в самом их логическом строе, в законах их мышления[54].

Более того, наличие типологических различий между языками не исключает существенной общности этих языков, позволяющей рассматривать различные конкретные языки как представителей одного рода – человеческого языка. Выявление этого общего, присущего всем конкретным языкам, давно уже является одной из основных задач языкознания, и ее решение осуществлялось и в рамках логического направления языкознания, ведущего свое начало от логической грамматики (и логики) Пор-Рояля, и в рамках теории понятийных категорий О. Есперсена и И.И. Мещанинова, а в последние десятилетия оно получило свое выражение в теории языковых или лингвистических универсалий. При этом многие типологические различия языков могут быть представлены как результат различной реализации универсалий, свойственных слову и предложению всех языков.

Очевидно далее, что если бы язык (или другие знаковые системы) жестко, однозначно определял характер мышления и познания действительности, невозможно было бы ни развитие мышления, ни развитие познания. В этом случае невозможно было бы также объяснить источник, причины развития и самого языка.

Непоследовательность различных представителей неогумбольдтианства проявляется в том, что они допускают возможность перехода человека к новому типу мышления и новым языковым средствам[55], что противоречит декларируемому ими положению о жесткой запрограммированности мышления тем языком, на котором оно осуществляется.

Ясно, что само создание сопоставительного языкознания (contrastive linguistics), в задачу которого, по мнению Б. Уорфа, входит

«изучение наиболее важных различий в языках – в грамматике, логике и в общем анализе ощущений»[56],

становится возможным только