Диалектика художественной формы - Алексей Федорович Лосев


Диалектика художественной формы читать книгу онлайн
Настоящая небольшая работа пытается заполнить пробел, существующий в русской науке в области диалектического учения о художественной форме. Предлагаемая работа – часть большого труда по систематической эстетике.
Восьмикнижие:
1. Античный космос и современная наука. Μ., 1927. 550 стр.
2. Философия имени. Μ., 1927. 254 стр.
3. Музыка как предмет логики. Μ., 1927. 262 стр.
4. Диалектика художественной формы. М., 1927. 250 стр.
5. Диалектика числа у Плотина. М., 1928. 194 стр.
6. Критика платонизма у Аристотеля. М., 1929. 204 стр.
7. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1930. 912 стр.
8. Диалектика мифа. М., 1930. 250 стр.
Сам Шиллер вообще не пошел по этому пути, а для других умов в это время (конец 80-х годов), очевидно, еще не назрело время диалектики. Шиллер пошел по пути Канта. Первое знакомство его с Кантом произошло в самом начале 90-х годов. Это видно из его письма к Кернеру 3 марта 1791 г., а об интенсивности его интереса указывает письмо к тому же лицу в начале 1792 года. Тут же пишется статья «Об основе наслаждения трагическими предметами», в а феврале того же года – «О трагическом искусстве». Если в известных «Художниках», равно как и в этих двух трактатах, искусство – ниже морали, то в трактатах «О грации и достоинстве» (1793, февраль) и «О возвышенном», «О патетическом» (1794, март, апрель) искусство трактуется наряду с моралью, а трактаты 1795 – 1796 г. во главе с «Эстетическими письмами» и трактатом «О наивной и сентиментальной поэзии» ставят искусство выше морали.
Характеризуя этот высший пункт эстетического философствования Шиллера, К. Фишер (Публичные лекции о Шиллере, рус. пер. Москва. 1890 – 1891) пишет:
«Таким образом, вся человеческая жизнь объясняется и совершенствуется в красоте; красота есть гармония, в которой разрешаются всякая борьба и все страдания земного существования; она уподобляется олимпийской жизни, которой человек должен добиваться в борьбе с судьбою и со злом, которая, как желание, угрожает чистоте воли и, как страдание, ее величию. Но раз достигнутое состояние эстетической свободы есть божественная идиллия; оно есть завершение человеческого существования и должно быть высшею задачею поэзии. И здесь невольно в душе поэта возникает героический образ древней саги, который из борьбы и страданий, предназначенных судьбою, подымается к богам Олимпа и в сочетании с вечною юностью разрешает героическую жизнь в идиллическую».
Таким образом, Шиллер пришел не к романтизму, но к классицизму. Через борьбу долга с склонностью, через моральный пафос искусства Шиллер приходит к классическому самодовлению художника в героической идиллии, где уже нет бессильного порыва и ухода в бесконечную даль, но где достигнутая уже ясность и свежесть детских впечатлений, успокоение после бурь. Апологет «свободы в явлении», он по-гегелевски убежденно выставил свой эстетический «идеал человечности» (ср. A. Lewkowitz, Hegels Ästhetik in Verhältniss zu Schiller. Lpz. 1910, 74 – 76). Тут едва ли прав K. Vorländer, Die Philos. unserer Klassiker. 1923, сводящий Шиллера почти целиком к Канту. Но все-таки позиция его в основе – чисто кантианская: таковы эти учения о красоте как «свободе в явлении», о противопоставлении идеальной формы и материи, о «видимости» (вместо «познания» и «морали»), об «игре», повторяющей Кантовскую «целесообразность без цели».
b)
Второе крупнейшее явление в немецкой мысли, которое необходимо отметить к началу 90-х годов, это – творчество и философия Гете. Если не говорить об общеизвестном «Фаусте», начало которого относится к 1773 – 1774 годам, то я бы указал на следующие вещи, несомненно подготовившие для будущего широчайшее развитие диалектики.
Стоит указать тут, прежде всего, на стихотворение 1780 г. «Границы человечества», где читаем в пер. Μ. Михайлова (Гербель. СПБ. 1892. I 91):
«Что отличает
Богов от людей?
Без счета волны
Бегут пред ними
Вечным потоком;
А нас одна
Волна поднимет,
Одна потопит.
В малом звенье
Жизнь наша замкнута;
Много поколений
Примыкают прочно
К бесконечной цепи
Их бытия».
Тут уже тот универсализм, который можно помирить с правами индивидуализма только диалектически.
Таково и «Божественное» (1782), где в пер. А. Григорьева (там же I 101) читаем:
«Безразлична
Природа-мать.
Равно светит солнце
На зло и благо,
И для злодеев
Блещут, как для лучшего,
Месяц и звезды.
Ветр и потоки,
Громы и град,
Путь совершая,
С собой мимоходом
Равно уносят
То и другое».
Настроения «Фауста», аналогичные этим, общеизвестны. Я не стану их приводить, а укажу еще на «Прометея», который тоже относится к 1773 – 1774 г. Тут – почти романтический избыток сил при оживлении Пандоры, когда все: и солнце, и любовь, и весенняя нега, и море, и небо, – «это все, все ты, моя Пандора». Это – тот опыт, который для мысли может дать только диалектику. И она необходимо тут же и присутствует, со всеми своими антиномиями и синтезами.
Такова, например, антиномика и синтетика жизни, любви и смерти в «Прометее». Прочитаем (II 276 – 277, пер. Μ. Михайлова):
«Прометей.
Ты сердцем чуешь.
Что радостей еще есть много,
И много есть страданий,
Незнаемых тобой.
Пандора.
Да, сердце часто рвется у меня
И никуда, как будто,
И всюду.
Прометей.
То миг, который исполняет все,
Все, что томило нас тоской,
Что снилось нам, что ожидалось нами,
Чего страшились,
Пандора – это смерть.
Пандора.
Смерть?
Прометей.
Когда из сокровенной глубины
Ты чувствуешь себя
Во всем существованьи потрясенной,
И чувствуешь все, что в тебя вливало
И радость, и страданье,
И сердце, полно бурей,
Слезами облегчиться хочет,
И пыл свой умножает,
И все в тебе звучит, и все трепещет,
И чувства томятся,
И кажется тебе – исходишь ты
И никнешь,
И все вокруг тебя в ночи
Крушится
И ты все в более тебе присущем чувстве
Объемлешь целый мир:
Тогда-то умирает человек».
Ясно, что, как поэт, Гете уже был таким универсалистом, который должен быть в то же время и крайним индивидуалистом, и таким индивидуалистом, который должен быть и крайним универсалистом. У него такая бесконечность, которая в то же время есть и конечность, и такая конечность, которая необходимым образом есть в то же время и абсолютная бесконечность. И т.д. и т.д. Словом, это – такой именно опыт, который должен и который только и может породить из себя диалектику. Но – таков Гете в поэзии и не таков – в своей сознательной мысли, которая, как известно, всегда для него была не