Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

таковой без какого-либо указания на объем этого класса предметов. Примеры:

1) Н′ын барк т′ūр (киры) чоγиры чин доныд′ра ‘Мы сами дровами и рыбой вам будем помогать’ [т′ūркиры ‘дровами’, букв.: ‘деревом’ (косвенное дополнение в творительном падеже в ед. числе); чоγиры ‘рыбой’ (косвенное дополнение в творительном падеже в ед. числе)];

2) К′итт виныƣар ларш пилра лурш малγора ‘Убежали бы, (но) волна большая, льда много’ (ларш ‘волна’, лурш ‘лед’, ‘льдина’ стоят в ед. числе).

В нивхском языке нет продуктивных форм образования существительных с собирательным значением, подобных русским типа тряпьё (ср. тряпка – тряпки), студенчество (ср. студент – студенты) и т.п. которые бы противопоставлялись формам единственного и множественного числа тех же существительных. В этом языке в составе существительных выделяется лишь ряд омертвелых суффиксов с собирательным значением (см. ниже, гл. V § 15). Однако соответствующие существительные нередко сохраняют значение собирательности. Вместе с тем от них образуется также и форма множественного числа. Если соотносительную с ней форму без суффикса множественного числа рассматривать как форму единственного числа, то у соответствующих существительных она будет связана с выражением значения собирательности.

Таким образом, существительное в форме единственного числа в нивхском языке может указывать:

1) на какой-либо отдельный, единичный предмет (единичность);

2) на такую совокупность предметов, которая мыслится как одно целое, как образующая единство, которое по своим свойствам отличается от каждого из составляющих его объектов (собирательное множество);

3) на разделительное множество тех или иных однородных или мыслимых как однородные предметов (разделительное множество).

Кроме того, существительное в этой форме может быть употреблено в родовом значении. Таким образом, форма существительного, внешне совпадающая с его основой, по существу, должна рассматриваться как форма общего числа[558]. Грамматическая категория числа в нивхском языке в типологическом отношении весьма близка к таковой же во многих языках. Так, в тюркских языках форма единственного числа существительных также совпадает с его основой, а показателем множественного числа является суффикс -лар / -лер (в его различных вариантах), который

«может быть приложим к любой грамматической категории».

При этом, как и в нивхском языке, форма единственного числа

«может функционировать и по линии единственного, и по линии множественного числа».

Аналогичным образом в сочетании с количественными числительными выше ‘одного’ тюркское существительное дается в форме единственного числа. Наконец, в тюркских языках не является обязательным и согласование в числе подлежащего и сказуемого[559].

Факультативность выражения множественного числа имеет место и в языках абхазо-адыгской группы, языках полисинтетическо-агглютинативного строя. Здесь подлежащее, выраженное существительным, может стоять в единственном числе и в таких случаях, когда речь идет о том или ином множестве соответствующих объектов. Так, например, в кабардино-черкесском имеем

цIыхуым йэшI ‘Человек строит’

и

цIыхуым йашI ‘Люди строят’,

где в обоих предложениях подлежащее стоит в форме единственного числа, в то время как сказуемое во втором предложении имеет форму множественного числа. Таким образом, в абхазо-адыгских языках категории грамматического числа также не свойственна согласовательная функция. В убыхском языке той же генетической группы противопоставление единственного и множественного числа вообще осуществляется только в одном падеже – эргативном, в других падежах и в том числе именительном такого противопоставления вообще не бывает. Исходя из этого, специалисты по данной группе языков приходят к выводу, что парадигму грамматической категории числа существительных в них образуют не единственное и множественное число, а общее и множественное число. Иначе обстоит дело в этих же языках с грамматическим числом глаголов. В убыхском языке грамматическую категорию числа глагола составляют формы со значением единственности, множественности и коллективности. В то же время в кабардино-черкесском языке выражение множественного числа глагола, так же как и существительных, является факультативным, если подлежащее уже имеет форму множественного числа, например:

Ар матхэ ‘Он пишет’

и

Ахэр матхэ ‘Они пишут’.

Более того, в кабардино-черкесском языке, как и в нивхском, возможны и такие случаи, когда и именное подлежащее, и глагольное сказуемое даются в форме единственного числа, хотя речь идет о множестве соответствующих объектов, что устанавливается по контексту[560]. С другой стороны, есть языки, в которых противопоставление единственного и множественного числа осуществляется последовательно, однако оно охватывает весьма ограниченную сферу грамматических форм слов. Так, в чукотском языке оппозиция единственного и множественного числа существительных последовательно осуществляется в именительном падеже, но она же нейтрализуется во всех косвенных падежах существительных, обозначающих не-человека[561]. В эрзя-мордовском языке в основном и притяжательном склонениях единственное и множественное число существительных различается только в именительном и винительном падежах; в остальных же падежах они не противопоставляются. Однако в том же языке в указательном склонении единственное и множественное число различаются последовательно[562]. Таким образом, факультативность выражения оппозиции единственного и множественного числа, свойственная грамматической категории числа или во всех сферах, или лишь в той или иной сфере ее функционирования, имеет место в широком кругу языков синтетическо-агглютинативного или полисинтетическо-агглютинативного типа.

В этом, в частности, состоит ее специфика по сравнению с языками синтетическо-флективного типа. Так, в русском языке, относящемся к языкам данного типа, форма единственного числа существительного в тех случаях, когда речь идет о множестве соответствующих предметов, употреблена быть не может – в этих случаях существительное всегда дается в форме множественного числа, если, конечно, оно изменяется по числам. Иначе говоря, формальное выражение множественного числа в этих случаях является облигаторным, а не факультативным. Столь же облигаторный характер имеет функционирование грамматической категории числа и в сфере других частей речи и в том числе таких, которые, выступая в функции тех или иных членов предложения, получают соответствующие формы в порядке согласования. В целом сфера функционирования грамматической категории числа в русском языке как языке синтетическо-флективного типа оказывается шире, чем, например, в нивхском – языке синтетическо-агглютинативного типа. В то же время в нивхском языке категория грамматического числа за некоторыми исключениями охватывает все лексико-грамматические разряды существительных, тогда как в русском значительное количество существительных (singularia tantum и pluralia tantum) оказывается вне сферы функционирования этой категории. Поскольку в русском языке выражение множественного числа существительных, вовлеченных в сферу функционирования грамматической категории числа, имеет облигаторный характер, форма единственного числа существительных не может указывать на множественность объектов. Поэтому в отличие от нивхского языка в русском форма единственного числа или соотносится с реальной единичностью, или используется в тех случаях, когда существительное употреблено в родовом значении, т.е. безотносительно к объему соответствующего класса предметов, но не может быть употреблена, когда речь идет о дискретном множестве предметов. Однако и в русском языке у форм единственного и множественного числа существительных некоторые значения оказываются