Искусство и космотехника - Юк Хуэй

Смит подчеркивает, что эта приверженность объекту и его миру не может быть понята в терминах эмоций, поскольку эмоции противоречат разуму. С этим я могу согласиться, потому что эмоции – это лишь контраргумент против гомогенного определения рациональности. На уровне эмоций еще не рационализируется то, что исключается этим гомогенизирующим определением. Рационализация – это рекурсивный процесс, который делает отношения между субъектом и миром когерентными[441]. Именно здесь мы кардинально расходимся с аргументацией Смита, особенно в отношении искусства. Мир неподрасчетен в своей тотальности, что уже ставит его за пределы расчетных возможностей подсчета. Никакой интеллект не может произвести искусство, отталкиваясь от известного – чтобы сделать это, он должен ориентироваться на неизвестное. Неизвестное может быть мистическим, но не таинственным и не мифологическим. Под мистическим (как назвал бы его Витгенштейн) или загадочным (как предпочел бы назвать его Адорно) мы подразумеваем то, что не может быть полностью постигнуто и доказано объективно, например, посредством редукции к видимости и репрезентации. Хайдеггер мог сказать, что «мир мирствует» (die Welt weltet) потому что за миром нет первичной движущей силы – метафизический монизм не существует, если понимать его в смысле Смита, согласно которому конечная реальность якобы может быть выведена линейно из известного. Неизвестное должно быть рекурсивно рационализировано через известное – это то, что я рассмотрел в главе 1 в контексте рационализации неизвестного.

К примеру, птицы в «Щебечущей машине» Пауля Клее живут не только в биологическом мире. Они также открыты для интерпретации, и такая открытость позволяет им войти в сферу духовного. Артур Данто в своей трактовке картины пишет по этому поводу:

Клее делает некий намек на бесполезность машин, почти очеловечивая их, превращая их в вещи, в которых не нужно видеть чего-то великого или опасаться их. Эта бесполезность в данном случае подчеркивается глупым проектом по созданию механическими средствами того, что природа в любом случае предоставляет в изобилии[442].

Даже если алгоритм машинного обучения воспроизведет картину в стиле Клее и даже если он «распознает», что на ней изображены птицы, он не приблизится к тому, чтобы проникнуть в «невидимый» мир, столь важный для работ Клее. В искусстве и философии интеллект направлен на неизвестное, которое в то же время приходится условием для развития этого интеллекта. В этом состоит существенное различие между умной машиной, выполняющей вычислительные задачи для человеческих агентов, и другим типом интеллекта, предметом которого является неизвестное.

Помимо того, что Брайан Кантуэлл Смит называет «расчетом» и «суждением», мы должны признать еще один тип взаимодействия с миром. Продолжая главу 1, мы можем сказать, что понятие суждения у Смита все еще находится в рамках феноменологического понимания мира Хайдеггером, изложенного в «Бытии и времени», в то время как поворот к Бытию и истории Бытия, которыми характеризуется хайдеггеровский Kehre, находится за пределами объяснения искусственного интеллекта у Смита (как и у Дрейфуса). В работе Хайдеггера «К философии (О событии)» он отметил, что «Бытие и время» стало переходом к Kehre. Этот переход также является движением от феноменологического объяснения мира к рационализации неизвестного (в данном случае Бытия, Открытого, последнего Бога). В рамках этой интерпретации можно понять, что любая машина, предназначенная для полной имитации человеческого интеллекта, не может быть ограничена двумя видами деятельности, такими как расчет и суждение, поскольку в этом случае игнорировалось бы то, что смысл не является свойством сущего, а скорее его глубина проистекает из его безосновности.

Понимание мира Смитом можно заменить таким практическим термином, как «контекст», в том смысле, что, попадая в новую среду, интеллект определяет происходящее и его значимость для себя. Контекст зависит от присутствующих объектов, например, в комнате, но его полнота не является суммой описаний этих объектов. Каждый объект в окружении вносит свой вклад в проявление мира (как в случае, когда Хайдеггер говорит, что «мир мирствует»), и контекст определяется во встрече интеллекта и объектов. Миры объектов и интенциональность носителя интеллекта рекурсивно информируют друг друга, чтобы прийти к определенному контексту.

Пауль Клее

Щебечущая машина

1922 г

Гуашь, чернила, акварель, бумага. 64,1×48,3 см

Музей современного искусства, Нью-Йорк

Смит предлагает понятие, которое он называет «контекстной чувствительностью». Как он пишет, «Мир требует приверженности, чтобы держать его в поле зрения. Контекстуальная восприимчивость должна быть основана на такой приверженности. Как таковая, концептуальная чувствительность требует суждения. Она никогда не будет достигнута простым расчетом»[443]. Что касается вопроса о чувственности, то и здесь мы должны расширить ее, выйдя за пределы расчета и суждения, то есть выйдя за пределы феноменальной чувственности (сведения объекта к чувственным данным) и контекстной чувственности (построение контекста в соответствии со взаимными отношениями между субъектом и объектом), к философской чувственности, которая совпадает с интеллектуальным созерцанием Канта, ассимилированным Моу Цзунсанем в его собственное понимание «сердца» как чувствования всего космоса.

§ 20. Интеллект, разум и созерцание

Мы выяснили, что рекурсивность лежит в основе вычисления и что мир также рекурсивен, но из этого не следует, что мир вычислим. В понимании Хайдеггера, когда наше окружение становится вычислительным и вычисляемым, мир оказывается оставленным. Вслед за Дрейфусом мы должны выйти за рамки того, что задумал Хайдеггер, не только потому, что его книга была написана еще в 1927 году, до появления кибернетики и искусственного интеллекта, но и потому, что ее философские положения должны быть переосмыслены с учетом происходящего в наше время.

Мир, который описывает Хайдеггер, с самого начала является для познания (к которому он несводим) Другим, поскольку познание становится возможным благодаря миру. Мир и познание можно рассматривать в терминах отношений между фоном и фигурой в гештальт-теории. Мир образован из сложной совокупности референций, и, чтобы мыслить, познание опирается на эти референции. Другими словами, познание – это часть мира как целого. Однако (это будет играть ключевую роль в переосмыслении 17-го и 18-го параграфов «Бытия и времени») мир больше не является тем феноменальным миром, который описывал Хайдеггер, он все больше и больше захватывается и реконструируется различными мобильными устройствами и датчиками (это также подразумевает и существенное изменение в понимании феноменологического эпохе [т. е. приостановки]: мир сменяется техникой)[444]. Мир – на экранах, особенно если учесть, что сегодня практически все можно делать с помощью мобильных приложений. Умные города, датчики и операционные системы подразумевают мир, основанный исключительно на данных, которые можно анализировать и моделировать.

Контингентность материального такова, что человек