Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

же заметить, что сегментацию, расчленение мира в процессе абстрактного познания неправомерно ставить в полную зависимость от языка хотя бы уже потому, что расчленение действительности осуществляется на уровне чувственного познания не только у людей, но и у животных, не обладающих языком, что проявляется в так называемом опредмечивании ощущений, в такой характерной особенности восприятия, как его целостность – та или иная совокупность ощущений объединяется в одном образе восприятия как результат воздействия различных свойств какого-либо отдельного предмета. Эта характерная особенность восприятия в психологии определяется следующим образом:

«…объект восприятия, будучи комплексным раздражителем, обладающим разными признаками и состоящим из разных частей, воспринимается все же как единое целое. Компоненты этого целого могут действовать или одновременно, или последовательно (одновременные и последовательные раздражения)… Во всех этих случаях комплексный раздражитель выступает все же как единое целое»[23].

· Логическим следствием из положения о полной зависимости характера познания действительности от языка является третий принцип гипотезы Сепира – Уорфа, согласно которому человеческое познание не имеет объективного, общезначимого характера. Б. Уорф формулирует его как принцип относительности.

«Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, – пишет он, – который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем»[24].

Как мы видим, отождествление языка и мышления, содержательной стороны языковых единиц и содержания человеческого сознания приводит Б. Уорфа и его последователей к выводам философского (гносеологического) значения. Философские позиции этих авторов могут быть определены как агностицизм, а точнее говоря, как своего рода лингвистический агностицизм или идеализм.

Вместе с тем нельзя не отметить, что взгляды Б. Уорфа на связь языка и мышления не лишены противоречий. Так, он считает, например, возможным процесс мышления без языка:

«Мои собственные наблюдения дают мне право утверждать, что язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи системы символов или сигналов, и которые способны моментально создать такое общение (хотя оно и не будет истинным соглашением) без помощи языка или системы символов. Я употребляю здесь слово „внешний“ (superficial) в том же смысле, в каком все химические реакции могут быть названы внешними по отношению к внутриатомным, или электронным, процессам. Однако никто не сделает из этого вывода, что химия не важна; в самом деле, суть этого высказывания в том, что наиболее внешнее может быть в действительности наиболее важным»[25].

Если согласиться с Б. Уорфом, что язык есть нечто внешнее по отношению к глубинным процессам сознания, то в таком случае остается неясным, как язык может оказывать определяющее влияние на мышление. Аналогия: язык – мышление, химические процессы – внутриатомные процессы никак не может подкрепить указанного положения Б. Уорфа.

В другом месте он утверждает, что язык отражает массовое мышление и изменяется в связи с его изменением (см. ниже), т.е. активная роль в соотношении «язык – мышление» отводится уже не первому, а второму его члену.

Основные положения европейского неогумбольдтианства (Л. Вайсгербер, Г. Гольц, Г. Ипсен, П. Гартман и др.) по вопросу о соотношении языка, с одной стороны, мышления и познания, с другой стороны, во всем существенном оказываются весьма близкими к гипотезе Сепира – Уорфа, о чем, например, свидетельствует следующее высказывание Л. Вайсгербера:

«Дело не только в том, что явления прокладывают себе путь к восприятию, но существенно и как они представлены сознанию. В этом и заключается сфера языкового воздействия: вычленение, разделение, упорядочение, оценка – это и есть средства духовного преобразования, которые определяют путь от мира „вещей“ к миру познанного бытия. Так же и суждению, которое скрыто содержится в каждом таком восприятии и осознании явлений, придают определенную направленность заранее данные языковые средства»[26].

В этом направлении неогумбольдтианства[27] язык также рассматривается не как орудие, средство осуществления мышления, в той или иной степени адекватно отражающего объективную действительность, а как некий промежуточный мир (Zwischenwelt, иначе Wirklichkeit) между объективной действительностью (Außenwelt, иначе Sein, Realität) и мышлением, сознанием (Innenwelt, иначе Bewußtsein), характер которого определяет тип мышления, так что мышление каждого народа имеет чисто национальные черты, и его развитие целиком определяется имманентным развитием национального языка.

Для Вайсгербера язык есть «первичная действительность», и человек по существу познает не объективную действительность, существующую вне и независимо от него, а тот язык, носителем которого он является. Ни одна из различаемых Вайсгербером ступеней человеческого познания – чувственная и рациональная (причем вторая рассматривается как совершенно независимая от первой) – не дает, по его мнению, объективного знания о действительности; каждый народ имеет специфическую «картину мира», характер которой определяется тем языком, носителем которого он является.

Положение о субъективности человеческого знания тесно увязывается Вайсгербером с принципом произвольности языкового знака – этот последний, по его мнению, есть своего рода результат «произвола духа» и своей идеальной стороной не отражает объективной действительности.

Во многом опираясь в своих философских принципах на философию символических форм Э. Кассирера, Л. Вайсгербер и здесь следует за ним.

«Однако символические знаки, – писал Э. Кассирер, – которые предстают перед нами в языке, в мифе, в искусстве не только есть нечто, необходимое, чтобы затем сверх этого бытия получить еще определенное значение, но, наоборот, в них возникает всякое бытие только из значения. Их (знаков. – В.П.) содержание целиком и полностью поглощается в функции означающего. Сознание наличествует, чтобы схватить целое в отдельном, а не само отдельное, которое должно быть дано как таковое; в самом сознании создаются определенные конкретно-мыслительные содержания как выражения определенных комплексов значений»[28].

Если учесть, что, отождествляя язык и мышление, содержательную сторону языковых единиц и содержание человеческого сознания, Л. Вайсгербер по существу не выделяет понятие как что-то существующее наряду с языковыми значениями, то положение о произвольности идеальной стороны языковых единиц не может не привести его к выводу о субъективности человеческого познания вообще, к отрицанию того, что в процессе познания человек с той или иной степенью адекватности отражает объективную действительность, существующую вне и независимо от него[29].

Общие принципиальные установки с этими двумя направлениями неогумбольдтианства имеет то течение в семиотике, которое рассматривает естественные (и искусственные) языки как модель мира, однозначно определяющую познавательную деятельность человека, или утверждает, что та или иная научная теория и вообще человеческое знание есть лишь система знаков.

Эти направления в