Философские основы зарубежных направлений в языкознании - Владимир Зиновьевич Панфилов

подхода к языковым и социальным явлениям и рассматривать те и другие не как отдельные, независимые друг от друга сущности, а в рамках единой теоретической модели[545].

Вместе с тем существует мнение, согласно которому этнометодологическая теория представляет собой в известном смысле аналог генеративной теории Н. Хомского[546]. Аналогия усматривается в том, что как в этнометодологии, так и в генеративной теории речь выступает в качестве исходного материала, из которого выводятся в одном случае не получающие эксплицитного выражения социальные категории, а в другом – глубинные структуры.

Ниже мы остановимся подробнее на вопросе о влиянии Хомского и его последователей на американскую социолингвистику. Пока отметим лишь то, что аналогия между концепциями Хомского и этнометодологов представляется весьма натянутой. В самом деле, ведь у Хомского речь выступает в качестве исходного материала лингвистического анализа в полном отвлечении от ее социального контекста, тогда как в этнометодологической теории интерпретация речевого материала предполагает учет предыдущего опыта и знаний коммуникантов о социальных институтах и нормах. Весьма характерно и то, что значения, которыми оперируют этнометодологи – это ситуативные значения (situated meanings), тогда как Хомский в своем анализе обходится без учета речевой ситуации.

Вместе с тем следует иметь в виду, что речевая или социальная ситуация трактуется этнометодологами в полном соответствии с постулатами феноменологической философии как ситуация в том ее виде, какой она воспринимается действующим индивидом. Один из рецензентов программной книги Г. Гарфинкеля «Этнометодологические исследования» правильно отмечает, что этнометодологи видят окружающий мир лишь глазами воспринимающего его субъекта[547].

Из сказанного отнюдь не следует, что те субъективные категории, которыми оперируют носители какого-либо языка, должны быть полностью исключены из рассмотрения. Для социолингвистики интерес представляют те из них, которые имеют не индивидуальную, а социальную значимость. Сюда относятся, в частности, оценочные суждения информантов по поводу своего языка, суждения, отражающие ценностную ориентацию данного коллектива. В марксистской социологической теории ценностная ориентация понимается как

«закрепленная в качестве стабильного регулятора поведения система знаний и система жизненного опыта»[548].

Это понятие является составной частью того понятийного ряда, который характеризует субъективную, личностную сторону социальной деятельности и соотносится с совокупной системой ценностей культуры. При этом используемый в марксистской социологии понятийный аппарат характеризуется тем, что в нем, в отличие от системы понятий, используемой в ориентированной на феноменологическую философию социологии, понятия, отражающие как субъективную, так и объективную сторону социальной деятельности, взаимно дополняют друг друга, образуя единое органическое целое – концептуальную систему, основанную на марксистском тезисе о материальном производстве как основе общественной жизни.

Из сказанного следует, что пороком этнометодологической теории является не декларируемое ее авторами намерение различать категории исследователя и категории действующего индивида, а сведение социальных категорий к категориям субъективного восприятия, отрыв их от классовой структуры общества, от системы производственных отношений.

К этнометодологии в полной мере относится следующая оценка феноменологической социологии: общественные связи рассматриваются в ней не в их реальности, а сводятся к индивидуальным «переживаниям»; представление об обществе, близкое обыденному сознанию (ср. рационализм «здравого смысла» у Гарфинкеля и его последователей), возводится в ранг теории[549].

В самом деле, в работах этнометодологов социальное взаимодействие между коммуникантами рассматривается в отрыве не только от широкого, но и от узкого социального контекста. В этом отношении характерна работа X. Сакса, посвященная анализу детской речи[550], в которой предпринимается попытка сформулировать некоторые элементарные правила однозначной семантической интерпретации текста, которыми, как предполагает автор, должны руководствоваться коммуниканты при отсутствии эксплицитных языковых маркеров.

Анализируя последовательность предложений из рассказа ребенка: The baby cried. The mommy picked it up. Ребенок заплакал. Мама взяла его на руки, – Сакс приходит к выводу, что слушатель интерпретирует смысл этих предложений и, в частности, определяет, что речь идет о матери ребенка, хотя эксплицитно это и не выражено (сказано the Mommy, а не his Mommy), с помощью так называемых «средств категоризации» (categorization devices) и анализа контекста. Слово со значением ʽребенокʼ включается слушателем в категорию «семья» (ребенок – папа – мама), а не в категорию «возраст» (ребенок – подросток – взрослый), чему, разумеется, способствует контекстуальное соположение слов, означающих ʽребенокʼ и ʽмамаʼ.

Выдвигаемая X. Саксом гипотеза может представлять известный интерес для того лингвистического направления, которое получило название «лингвистики текста». Для нас же важно другое: в этом анализе социум присутствует лишь в виде того крошечного социального мира (семья, непосредственное окружение), который доступен восприятию ребенка. Так категории восприятия полностью подменяют реальные категории объективно существующей социальной среды, а микроанализ точно так же, как и в символико-интеракционистских исследованиях, подменяет макроанализ.

Нельзя не отметить и то обстоятельство, что философская концепция этнометодологов во многом перекликается с идеалистической «философией обычного языка» Л. Витгенштейна[551]. Не случайно западногерманский социолог В. Вильдген обращает внимание на близость теоретической платформы этнометодологов к философии Витгенштейна, что находит свое выражение, в частности, в том, что этнометодологи вслед за Витгенштейном считают язык весьма несовершенным средством реализации мысли и, подобно тому, как Витгенштейн искал значение слов в контекстах их употребления, стремятся выявить смысл языкового выражения, исходя из его использования в той или иной ситуации[552].

О том, как реализуется эта методологическая установка, можно судить по следующему примеру, приводимому в одной из работ Г. Гарфинкеля, где слева приводится фактическая запись речи, а справа даются глоссы, раскрывающие подлинный смысл сказанного для участников коммуникативного акта:

Муж: Дана сегодня сам дотянулся до счетчика на платной стоянке и бросил в него монетку.

Сегодня, когда я отвозил из детского сада Дану, нашего четырех летнего сына, он сумел сам дотянуться до щели в счетчике, когда мы оставили машину на платной стоянке, тогда как раньше его приходилось для этого брать на руки.

Жена: Ты его брал с собой в магазин грампластинок?

Если он бросил монетку в счетчик, то это значит, что ты поставил машину на стоянку, когда он был с тобой. Мне известно, что ты остановился у магазина грампластинок либо по дороге в детский сад, либо по пути домой. Так когда же ты был в магазине – по дороге домой, когда он был с тобой, или когда ты ехал за ним и, значит, еще где-то останавливался по пути домой?

Думается, что здесь имеет место смешение различных понятий. Лингвистам давно известно, что в любом естественном языке происходит противоборство двух тенденций – тенденции к экспликации и тенденции к импликации. При этом степень экспликации или импликации варьируется в зависимости от условий коммуникативного акта и, в частности,