Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е - Петр Демьянович Успенский

как представления нашего чувственного восприятия, их форма есть пространство — истинное же соотношение, то есть вещь сама в себе нам неизвестна и не может быть познана, тем более, что в опыте никогда не возникает о ней и вопроса.

Представляемые нами вещи не существуют сами по себе в том виде, в каком мы их представляем, и их соотношения вовсе не таковы, как они являются нам. И если бы мы уничтожили субъективное свойство чувств, то все признаки, все отношения предметов в пространстве и во времени, самоё пространство и время тоже уничтожились бы.

Нам остаётся совершенно неизвестным, что делается с предметами самими в себе независимо от нашего чувственного восприятия. Мы знаем только тот способ, каким мы воспринимаем их. Самое ясное познание явлений (чувственным восприятием) никогда не познакомит нас с вещами в себе.

Думать, что наше чувственное восприятие даёт нам смутное представление вещей, что в этом представлении мы выражаем предметы сами в себе и только смешиваем при этом признаки и частные представления, которых ясно определить не можем, — значит обезображивать понятия о чувственном восприятии и явлениях, которые при таком взгляде становятся совершенно бесплодными.

Различие ясного и неясного представления имеет только логическое значение и не касается самого содержания.

* * *

Положения Канта остались до настоящего времени почти в таком же виде, в каком их оставил Кант. Несмотря на обилие новых философских систем, появлявшихся в течение XIX столетия, и несмотря на обилие философов, специально занимавшихся комментированием и толкованием сочинений Канта — главные положения Канта остались совершенно неразработанными, прежде всего потому, что Канта совсем не умеют читать, и читают у него всё неважное и несущественное, не замечая важного и существенного.

Между тем Кант в сущности только поставил вопрос, бросил миру проблему, требующую разрешения, но пути к её разрешению не указал.

Это обыкновенно упускают из виду, говоря о Канте. Кант указал на загадку, но разрешения её не дал.

И до сих пор мы повторяем положения Канта, считаем их неизбежными, но в сущности очень плохо представляем себе, что они значат. И они не связаны с другими областями нашего знания. Вся наша позитивная наука — физика (с химией) и биология — построена на гипотезах, противоречащих положениям Канта.

И мы не знаем, каким образом мы сами налагаем на мир свойства пространства, то есть протяжённость; не знаем, каким образом мир — земля, море, деревья, люди — может не обладать этой протяжённостью.

Мы не знаем, каким образом можем мы видеть и измерять эту протяжённость, если её нет, и что представляет собой мир, если он не обладает протяжённостью.

И существует ли мир на самом деле? Или, как логический вывод из идей Канта, мы должны признать идею Беркли и отрицать самоё существование мира, кроме как в нашем воображении?

* * *

Позитивная философия очень странно относится ко взглядам Канта. Она и принимает их и не принимает. Именно, принимает и считает верными по отношению к непосредственному опыту органов чувств, по отношению к тому, что мы видим, слышим, осязаем. То есть позитивная философия признаёт субъективность наших восприятий и признаёт, что всё, что мы воспринимаем в предметах, вкладывается в них нами самими. Но это только по отношению к непосредственному опыту органов чувств.

Что касается «научного опыта», пользующегося точными аппаратами и вычислениями, то позитивная философия, по-видимому, считает по отношению к нему взгляд Канта неверным и полагает, что «научный опыт» знакомит нас с самой сущностью вещей, с истинными причинами наших ощущений — или если не знакомит сейчас, то приближает к этому и может познакомить впоследствии.

Такая двойственность в основных идеях познания делает то, что, например, физики, признавая субъективность красочных впечатлений, в которых мы воспринимаем мир глазом, т. е. чувственно, в то же время считают реально существующими колебания эфира и вычисляют число колебаний в секунду, соответствующее тому или другому цвету. Факт эфирных колебаний, определённого числа колебаний в секунду для каждого цвета, кажется им установленным совершенно независимо от чувственного восприятия красок, при помощи глаза, зрительных нервов и пр.

Следовательно, зелёный цвет, как он воспринимается глазом, признаётся субъективным, то есть продуктом познающего субъекта. Но тот же зелёный цвет, исследуемый физиком, вычисляющим число эфирных колебаний, соответствующих зелёному цвету, считается реальным и объективно существующим. Физик уверен, что именно известное число колебаний эфира производит субъективное ощущение зелёного цвета. И он совершенно не хочет знать, что единственная реальность во всём этом построении — это субъективное ощущение зелёного цвета, и что определение зелёного цвета как колебаний эфира, это есть не что иное, как решение уравнения с двумя неизвестными: цвет и зелёный, при помощи введения двух новых неизвестных: эфира и колебаний. Таким образом, конечно, очень легко решить всякое уравнение. Но этот способ можно назвать только подстановкой неизвестных. Весь «позитивизм» в сущности есть замена одних неизвестных другими.

Тем не менее в противоположность Канту «позитивисты» уверены, что «более ясное познание явлений знакомит их с вещами в себе». Они полагают, что, рассматривая физические явления как движения эфира, или электронов, и вычисляя эти движения, они знакомятся с самой сущностью явлений. То есть они верят как раз в то, возможность чего отрицал Кант — постижение истинной сущности вещей путём изучения явлений. При этом многие физики не считают даже нужным знать Канта и сами не могли бы точно определить, в каком отношении они к нему стоят. Между тем Канта можно не знать, но обойти его нельзя. Каждое описание физического явления, каждым своим словом так или иначе относится к проблеме, поставленной Кантом, стоит к ней в том или другом отношении.

Для того, чтобы принять теорию эфирных колебаний, или деятельности электронов, нужно признать пространство и время существующими вне нас, признать их реальными свойствами мира, а не только свойствами нашего чувственного познания; признать, что пространство и время не нами налагаются на мир, а воспринимаются нами извне, как нечто присущее миру.

Вообще положение «науки» в этом вопросе о границах субъективно налагаемого или объективно познаваемого более чем шатко, и для того, чтобы делать свои заключения, «наука» должна очень много чисто гипотетических предположений принимать как известные, как несомненные данные, не требующие доказательств.

Обыкновенно это упускается из виду, и определение физических явлений как волнообразных колебаний эфира, или развития энергии электронов, настолько вошло в обиход нашего знания, что мы считаем это почти фактом и забываем, что это всё сплошь гипотеза. Мы так привыкли к «эфиру» и к его «колебаниям»