Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов

Сартра, как мало у кого из экзистенциалистов, предельно трагично. Оно сильно напоминает то, что я в прошлый раз говорил о Камю, об абсурдности. Для Сартра, как и для Камю, очень важны Ницше, с его констатацией «смерти Бога», и Достоевский, с его констатацией саморазрушения гуманизма. Что получается? То есть Бог умер, мир обессмыслился, мир стал абсурдным. Но ведь раньше человек находил свое достоинство в своей божественной природе. Тогда означает ли факт смерти Бога, или, по Камю, абсурдности мира, что человек утратил свое достоинство, свое уникальное место в мире, над миром? То, с чем Сартр и борется. То есть если небеса опустели и смысла в мире нет? «Если Бога нет, то все позволено» – он часто повторяет эти слова Достоевского как исходные для всей философии экзистенциализма. Означает ли это, что человек стал просто пылинкой? Вещью среди вещей? И вот весь пафос Сартра – доказать, что невзирая на смерть Бога и бессмысленность ужасного мира человек не стал просто пылью, не утратил свое достоинство! В этом глубокий трагизм всей философской ситуации, в которой действует Сартр.

Еще раз повторю: просто надо, чтобы вы осознали это. Бог умер, смысл исчез. Человек черпал свое достоинство именно в этой божественной трансцендентной инстанции. Она исчезла. Но человек при этом не должен сам превратиться просто в ничто, не должен раствориться в материи. Не должен стать частью бессмысленного ландшафта. И весь пафос Сартра – это пафос антидетерминистский и антиредукционистский. То есть доказать, что есть свобода, которая для Сартра, забегая вперед, тождественна ответственности и осознанности. Свобода вырывает человека из порядка мироздания, обрекает на уникальность и самоопределение перед лицом враждебного мира. Эта свобода может быть очень тяжела, неприятна, но, если не будет свободы, не будет человечности. То есть человек не детерминирован и не редуцируем. И поэтому Сартр снова и снова ведет борьбу с попытками биологизировать или социалогизировать человека. Это крайне ценно и крайне важно, особенно в ХХ веке! Сартр (это относится ко всему экзистенциализму, но у Сартра с его полемичностью, с его резкостью это особенно ярко выражено) подчеркивает эту человеческую безосновность, неопределимость, несамотождественность. Человек не фактичен, не часть инертного Бытия-в-себе. Он не данность, а проект, разрыв в цепи причин-следствий. Он то, что сам делает из себя. Человек не редуцируется ни к чему социальному или натуралистически-биологическому. И человек тотально не детерминирован. И все это можно описать одним словом: Ничто. Да, не так ли? Бытие и Ничто, Бытие-в-себе и Бытие-для-себя. Можно, несколько упрощая, сказать, что Бытие – это мир, а Ничто – это человек, «дыра в Бытии», как выражается Сартр.

Но в каком смысле Ничто? Я сейчас не буду говорить о Ничто, уходя в глубокие историко-философские дебри. Хотя мне приходят в голову разные философы, размышлявшие о Ничто, начиная с Парменида и Псевдо-Дионисия Ареопагита и до Хайдеггера, Бердяева или Гегеля. Не буду сейчас об этом.

Но тут в мою анархистскую голову неизбежно, конечно, приходит Макс Штирнер. Я уже говорил, что Камю можно сравнивать со Штирнером. И Сартра тоже можно сравнивать и сближать со Штирнером. По крайней мере, в этом пункте. Штирнер начинает и заканчивает свою великую книгу цитатой из Фейербаха: «Ничто – вот на чем я основал свое дело». Ничто Штирнера – это не пустышка, не ноль; это Ничто в смысле невещественности. То творческое бездонное человеческое Ничто, из которого возникает все! И тут, конечно, возникает прямая параллель с Сартром. То есть Ничто в смысле «не вещь». Нечто неопределенное, недетерминированное. Человек – это некая пустота, из которой вырастает все. На которой основано все. Почему я все время возвращаюсь к этим метафорам: Чаша Данай, «заяц» в поезде и контролер, требующий у него ответа? То есть человек перед лицом мира. Как мир невозможен без человека, так и человек невозможен без мира. Они как бы противостоят друг другу. Причем если мира здесь всегда слишком много и он наваливается и вызывает тошноту, то человека всегда слишком мало. Человек – это пустая и жаждущая наполнения Чаша Данай. Его переполняет ощущение пустоты и недостаточности. Избыток отсутствия себя (простите мне напыщенный стиль и оксюмороны, но только так можно передать парадоксальность и трагизм человеческой ситуации в мире). Человек, который ощутил себя, говоря языком Шестова, в состоянии апофеоза беспочвенности, все время проваливается в бездну. Но все время хочет за что-то ухватиться, кем-то стать, в чем-то прочном утвердиться. (Помните, Великий Инквизитор у Достоевского говорит: «Человек – бунтарь, жаждущий преклониться перед чем-то, но ищущий отдать свою свободу только тому, что бесспорно и прочно»?) Повторяю: основное чувство, которое пронизывает философию Сартра, – чувство абсолютной рискованности, негарантированности. Он говорит об «авантюре индивидуального бытия», то есть человек за все отвечает, человеку не на что опереться. Опять же, вспомните Ортегу-и-Гассета: «У нас нет природы, но есть свобода. Жить – это упражняться в свободе». И то же самое говорит Сартр.

То есть человек – Ничто, не вещь. Нечто неопределимое, незаданное, свободное! Недетерминированное, уязвимое, шаткое, которое постоянно должно себя творить, утверждать, оправдывать, выбираться из неопределенности своего Ничто к Бытию (с неизбежным риском тут же раствориться в нем, овеществиться). И получается тождественность человека и свободы. Выходит, свобода – это не атрибут человека, это я сам. Я могу утратить свободу, но тогда я перестану быть человеком.

Я говорил об экзистенциальном психоанализе Сартра. Это как раз попытка докопаться до самого глубинного, первичного, дорефлексивного выбора, который делает человек, и через который он становится сам собой. Что это за выбор? Это выбор, во-первых, который никто за меня не сделает. Вот мы с вами живем в таком чудовищном потребительском обществе, в котором выбор – это выбор между вещами: посмотреть пятую программу по телевизору или пятнадцатую, купить сыр такой или сыр сякой. Вот это, конечно, не тот выбор, о котором говорит Сартр! Потому что мы уже находимся в ситуации сделанного выбора – быть потребителем. То есть мы уже сделали выбор, что мы будем болтаться где-то в небытии между сырами и телепрограммами. И это эфемерный выбор. А вот выбор выбора: быть ли вообще потребителем, который будет видеть смысл в том, чтобы вообще находить разницу между сыром и программами пятой и пятнадцатой? То есть это именно некий фундаментальный выбор – выбор не вещей, не объектов обладания и потребления, а выбор самого себя. Вот о каком выборе идет речь. И что еще крайне важно, это выбор, который часто не только дорефлексивен, но и который в принципе не