О положении вещей. Малая философия дизайна - Вилем Флюссер

гомосексуала. Впоследствии их число увеличилось, и сегодня можно носить одну поверх другой: можно исполнять танец с маской директора банка, а под ней носить маски ценителя искусств, игрока в бридж и отца семейства. Если снимать маски одну за другой, словно чистишь луковицу, то в конце концов ничего не останется. Экзистенциальный анализ описывает данное явление следующим образом: «Я» – это то, к чему обращаются, когда говорят «ты».

Если с тех же самых позиций рассматривать общество (поле интерсубъективных отношений) как организацию по прокату масок, можно обнаружить в ней сеть, в которой физические, биологические, психологические и иные пересечения преобразуются в маски, уплотняясь в то, что мы называем «личность». Вопрос в следующем: как производятся эти маски и как они накладываются на улавливаемые социальной сетью отношения? Тем самым мы позиционируем вопрос о дизайне масок как вопрос политический. Это можно удачно проиллюстрировать на примере амазонского племени: каким образом создается дизайн маски шамана и как она надевается на вступающего в стадию половой зрелости мужчину, чтобы все увидели в нем шамана и сам он мог идентифицировать себя как таковой? В случае с обществом, обладающим столь сложной структурой, как постиндустриальное, данная схема не так легко прослеживается. Но достаточно просто сформулировать этот вопрос – и смешается большинство политических категорий.

Вряд ли мы добьемся успеха, попытавшись получить ответ на него от индейцев Амазонии. Они приписали бы авторство дизайна сверхчеловеческим силам (к примеру, антропоморфному предку-леопарду), а надевание маски являлось бы для них частью священной традиции. Это чуждая нам идеология, хотя на самом деле она ничуть не менее правдоподобна, чем наши собственные. Наши идеологии (прежде всего иудейско-христианская и гуманистическая традиции) предполагают наличие в нас некоего личностного ядра, примеряющего на себя различные имеющиеся в распоряжении маски и скрывающегося за ними – что еще более затрудняет понимание дизайна маски, чем версия о предке-леопарде. Поэтому нам ничего не остается, кроме как несколько отдалиться от поля интерсубъективных отношений и взглянуть на маску со стороны – что, по сути, невозможно, ведь без маски нет никаких «нас», а потому мы были бы не в состоянии распознать какие-либо маски. (Ранее вышеописанное носило название «диалектики несчастного сознания».)

И всё же можно сказать, что маски, представляющиеся ложками, черпающими личности из каши межчеловеческих отношений, возникли из этой же каши: сами по себе они также являются формами межличностного взаимодействия. (Маска директора банка не происходит из некой иной сферы профессии или призвания, но профессия и призвание являются следствием маски.) Ввиду этого вопрос о дизайне маски носит интерсубъективный характер. Это означает, что тем, что я есть, я стал только в ходе всеобщего «диалога». Отсюда вывод: «Я» – не только носитель масок, но и дизайнер тех масок, что носят другие. Таким образом, я реализую себя не только во время танца с маской, но и в равной степени в процессе создания масок для других носителей, в котором я принимаю участие наравне с остальными. «Я» – это не только то, к чему обращаются, когда говорят «ты», но и то, что само говорит «ты». В то же время я могу создавать маски, только будучи в маске. Не то чтобы нас удовлетворил подобный ответ на вопрос о дизайне масок – скорее он дает основания для постановки следующих вопросов. Но только подобная постановка вопроса и отличает нас от индейцев (в том числе и тех, что исполняют свой танец с масками вокруг нас самих, или тех, что торчат у экранов телевизоров в надежде почерпнуть идеи для масок оттуда). Дизайн – это в том числе и судьба, и подобная постановка вопроса является попыткой сообща взять собственную судьбу в свои руки, вместе придать ей форму.

Подводная лодка

1970

Если Новое время представляет собой разрушение, рассеивание и дробление идей, сформировавшихся в Средние века под знаком католической веры, то для периода, начало которого знаменуется индустриальной и Французской революцией, а конец – изобретением подводной лодки, характерна аккумуляция достижений человеческой мысли в русле солипсизма. Я попытаюсь продемонстрировать – в той мере, в которой позволяют мне это сделать документальные свидетельства и археологические находки, дошедшие до нас из означенной эпохи, отмеченной волнениями и войнами, – какие области науки, философии, искусства и религии поневоле повлияли на создание подводной лодки. В физических дисциплинах материя и энергия растворились в тумане математических и логических символов, биологические науки свели жизнь и ее проявления к воплощению абстрактных принципов, науки же социальные рассматривали общество как совокупность законов, которые можно по крайней мере выразить языком статистики. Религии узрели в Боге отвлеченную идею, а черта считали в лучшем случае аллегорией, если не басней. Искусство также становилось всё абстрактнее, они более не представляли собой ничего и не представляли ничего и зрителю, стремились в пустоту. Философия отказалась от понятия вещи в себе, а следовательно, и от познания, заперлась в формалистических кельях чистой логики, чистой математики и чистой грамматики или обсуждала существование, исключая бытие как таковое. Одним словом, во всех духовных сферах было утрачено чувство реальности, мир превратился в иллюзию, постепенно искажавшуюся и превращавшуюся из мечты, коей она казалась в начале девятнадцатого века, в кошмар, которым стала к середине века двадцатого. Однако этот переход от реального мира к миру-сну сопровождался вовсе не угасанием всякого рода деятельности и отказом от нее. Напротив, мы не знаем ни одного другого исторического периода, в котором бы человечество столь же бурно зачинало, сражалось, порождало тексты, живописные полотна и мысль. Его поведение было похоже вовсе не на мирную дремоту, но на яростное метание на ложе во власти мучительных видений. К середине XX столетия оно внезапно пробудилось ото сна – или, если говорить иначе, сон его стал явью. Мне хотелось бы обсудить данное пробуждение лишь на уровне его внешнего воплощения; о его значении и влиянии на последующие времена речь пойдет позже.

В свое время физикам удалось доказать основополагающее единство материи и энергии чисто математически, не вдаваясь в глубинные подробности и не прибегая к мистицизму. Само собой разумеется, из этого следовало, что в распоряжении человека вдруг оказались неограниченные запасы энергии, которые можно было высвободить путем разрушения неограниченного количества материи. То, что благодаря этому выводу открылась также возможность создавать материю из энергии, то есть не только разрушать, но и созидать, естественно, стало очевидно лишь много позднее. Потенциальному беспредельному разрушению была поставлена одна-единственная, и то достаточно спорная граница, а именно – высокая стоимость запуска этого процесса. Поэтому поначалу удалось предотвратить возникновение ситуации, в которой один-единственный человек