Эстетика Канта - Марат Нурбиевич Афасижев

реалистическую критику отчуждения человека от гармонической деятельности в современном ему обществе, Шиллер не видит реальных путей преодоления этого отчуждения. «Красота должна вывести людей на истинный путь»[60], — таков вывод Шпллера.

Вслед за Кантом поэт ставит определение красоты в зависимость от ее функционального назначения и отсюда стремится вывести общую идею красоты из понятия человеческой природы, вернее, из потребности его в гармонической деятельности как состоянии, наиболее соответствующем этой природе. А так как в условиях односторонности трудовой и научной деятельности такое функционирование возможно, как это установил Кант, в игре, то отсюда, по Шиллеру, «предмет побуждения к игре… в обширнейшем смысле слова называется красотой»[61].

Применяя понятие красоты как компенсации односторонности к низшим и высшим классам, Шиллер утверждал: «Чувственного человека красота ведет к форме и к мышлению, духовного человека красота направляет обратно к материи и возвращает чувственному миру»[62], «Эстетическое состояние», или игровая деятельность, у Шиллера становится плодотворнейшим стимулом для познания, воспитания нравственности и вообще наиболее достойной человека деятельности. Более того, оно выступает и критерием его человечности. «И чтобы это, наконец, высказать раз навсегда, — писал поэт, — человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» (курсив мой. — М. А.)[63].

Последующее развитие буржуазного общества и его искусства в полной мере выяснило утопичность подобных надежд на искусство. Но если и до сих пор они не изжиты, то во времена Шиллера, а затем в романтизме и трудах его теоретиков эта надежда расцветала пышным цветом.

Большое влияние эстетика Канта — Шиллера оказала на одного из теоретиков романтизма — Фридриха Шеллинга (1775–1854).

Подобно Канту, Шеллинг эстетикой завершает свою философскую систему. Он считал, что предмет эстетики — искусство является венцом развития мирового духа. Изучению этапов этого развития посвящены предыдущие работы Шеллинга, и особенно его «Система трансцендентального идеализма». Как и у Канта, искусство у пего выполняет объединительную функцию между объективным и субъективным, сознательным и бессознательным, свободой и необходимостью. Близки к кантовским и рассуждения Шеллинга о соотношении природы и искусства, сознательного и бессознательного в процессе творчества художника-гения и др. Вместе с тем для эстетики Шеллинга характерно влияние идей Платона, склонность к религиозному мистицизму и мифологизму. Так, кантовскую мысль об автономности эстетического Шеллинг доводит до крайности и, по справедливому замечанию М. Ф. Овсянникова, «гораздо резче, чем Кант, старается изолировать искусство от практики, политики и морали»[64].

Искусство у Шеллинга превращается в некую высшую реальность, в зримое изображение бога или же первообразов, трактуемых в духе платоновских идей. «Непосредственная первопричина всякого искусства есть бог, — утверждал философ. — Ведь бог через свое абсолютное тождество есть источник всякого взаимопроникновения реального и идеального, в котором коренится всякое искусство. Или: бог есть источник идей. Только в боге пребывают изначальные идеи. Искусство же есть изображение первообразов; итак, бог есть непосредственная первопричина, конечная возможность всякого искусства, он сам источник всякой красоты»[65].

В подобных рассуждениях Шеллинга тонут те диалектические моменты его учения, которые затем будут развиты в немецкой эстетике, и особенно в эстетике Гегеля. В известной степени эстетика Шеллинга отступала от духа критицизма и строгости научного обоснования своих положений, которыми была проникнута эстетика Канта.

Своеобразное влияние некоторые идеи Канта оказали и на Гёте (1749–1832). В первую очередь следует отметить, что Гёте разделял взгляд на внутреннее сходство между миром искусства и миром явлений природы, который распространился в то время в Германии. Не без воздействия Канта Гёте пришел и к гносеологическому агностицизму, согласно которому познание действительности ограничено сферой человеческого опыта. «Мы ничего не знаем о мире вне его отношения к человеку; мы не хотим никакого искусства, которое не было бы сколком с этих отношений», — утверждал он[66]. Но во взглядах Гёте на искусство высказано столько плодотворного и оригинального, что, говоря об эстетике великого немецкого поэта, более справедливо подчеркивать их самобытность, а не зависимость от кого бы то ни было. Тем более что все, что говорил Гёте как ученый об искусстве, он соотносил со своей практикой гениального художника.

Критическую оценку кантовская эстетика получила и в эстетике Гегеля (1770–1831), философия которого была высшей точкой подъема не только немецкого классического идеализма, но и всей домарксовой философии в целом. В своих «Лекциях по эстетике» Гегель посвятил особый раздел эстетике Канта. По его заключению, «она представляет собой исходную точку для истинного понимания прекрасного в искусстве. Однако, лишь преодолевая недостатки кантовской философии, это понимание могло проложить себе путь и прийти к осознанию подлинного единства необходимости и свободы, особенного и всеобщего, чувственного и разумного»[67] в искусстве. Гегель критиковал Канта за субъективизм понимания прекрасного и обосновывал концепцию прекрасного путем преодоления противоречий между субъектом и объектом, чувственным и интеллектуальным, практическим и теоретическим, содержанием и формой, которые он рассматривал исторически, связывая с моментами развития прекрасного различные виды искусства прошлого.

Сохранив все наиболее ценное в эстетике Канта, Гегель обогатил мировую эстетическую мысль диалектическим методом рассмотрения природы, функций и истории искусства. Однако эстетика Гегеля не разрешила многие проблемы, поставленные родоначальником немецкого классического идеализма. Так, Гегель, сняв всю гносеологическую проблематику философии Канта, ликвидировал «вещь в себе» и отождествил природу и дух, вернее, представил природу как порождение некой идеальной субстанции, идеи. В результате реальные противоречия между субъектом и объектом в познании, практике и эстетической деятельности представлены Гегелем как мнимые.

В известной степени Гегель задержал решение поставленных Кантом гносеологических проблем в философии и эстетике. Это видно из трактовки Гегелем прекрасного в искусстве. Если Кант разделял прекрасное в природе и в искусстве как вещь и представление об этой вещи, то Гегель онтологизировал понятие прекрасного в искусстве, утверждая, что «художественно прекрасное есть идея с тем специфическим свойством, что она является индивидуальной действительностью, выражаясь иначе, она есть индивидуальное формирование действительности, обладающее специфическим свойством являть через себя идею»[68]. Прекрасное в искусстве, согласно эстетике Гегеля, является лишь одним из пройденных этапов развития мирового духа.

Насколько современнее и яснее постановка проблемы была у Канта, видно хотя бы из следующего его определения:

«Красота в природе — это прекрасная вещь, а красота в искусстве — это прекрасное представление о вещи» (5,327).

По сути дела, Гегель обошел проблему эстетического восприятия у Канта, которая, как было показано выше, внесла так много методологически плодотворного для последующего исследования структуры и функции эстетического восприятия и не устарела во многом и в наши дли.

В эстетике Гегеля имеются два важнейших преимущества