Великое восстановление наук, Разделение наук - Фрэнсис Бэкон

каких-то походах и столкновениях, которые по большей части предпринимались из-за какого-нибудь моста или маленькой крепости или в лучшем случае ради завоевания какого-нибудь города, обычно говорил: «Мне кажется, что мне пришло известие о битве лягушек и мышей, о которой пишет Гомер»[118]. Точно так же, конечно, и тому, кто видит перед собой все многообразие явлений и вещей, все здание Вселенной, земной шар вместе с живущими на нем людьми (мы не говорим о божественности души) покажется ничуть не больше муравьиной кучи, где одни спешат с зернышками, другие — со своими яйцами, третьи — безо всякой ноши, но все суетятся и ползают беспрерывно то туда, то сюда вокруг маленькой груды мусора. Далее. Образование уничтожает или по крайней мере уменьшает страх перед смертью или несчастьем, а ведь ничто не может нанести большего вреда доблести и нравственности человека. Ибо если чей-то ум в результате изучения природы проникнется сознанием смертности и непрочности вещей и как бы впитает в себя эти убеждения, то он придет к мысли Эпиктета, который, выходя однажды из дому, увидел женщину, плачущую над разбитым кувшином, а на следующий день, увидев другую женщину, оплакивающую мертвого сына, сказал: «Вчера я увидел, что хрупкая вещь разбивается, а сегодня вижу, что смертное существо умирает»[119]. Поэтому Вергилий великолепно и очень мудро связывает познание причин сущего с избавлением от всякого страха, всегда сопутствующих друг другу:

Счастливы те, кто вещей познать умели причину,

Те, кто всяческий страх и рок непреклонный к моленьям,

Все повергли к ногам, — и шум Ахеронта скупого[120].

Было бы слишком долго перечислять те лекарства, которые наука предоставляет для лечения отдельных болезней духа, иногда очищая его от вредной влаги, иногда вскрывая закупорки, то помогая пищеварению, то вызывая аппетит, а очень часто излечивая раны и язвы его и т. п. Поэтому я хочу заключить следующей мыслью, которая, как мне кажется, выражает смысл всего рассуждения: наука настраивает и направляет ум на то, чтобы он отныне никогда не оставался в покое и, так сказать, не застывал в своих недостатках, а, наоборот, постоянно побуждал себя к действию и стремился к совершенствованию. Ведь необразованный человек не знает, что значит погружаться в самого себя, оценивать самого себя, и не знает, как радостна жизнь, когда замечаешь, что с каждым днем она становится лучше; если же такой человек случайно обладает каким-то достоинством, то он им хвастается и повсюду выставляет его напоказ и использует его, может быть даже выгодно, но, однако же, не обращает внимание на то, чтобы развить его и приумножить. Наоборот, если он страдает от какого-нибудь недостатка, то он приложит все свое искусство и старание, чтобы скрыть и спрятать его, но ни в коем случае не исправить, подобно плохому жнецу, который не перестает жать, но никогда не точит свой серп. Образованный же человек, наоборот, не только использует ум и все свои достоинства, но постоянно исправляет свои ошибки и совершенствуется в добродетели. Более того, вообще можно считать твердо установленным, что истина и благость отличаются друг от друга только как печать и отпечаток, ибо благость отмечена печатью истины, и, наоборот, бури и ливни пороков и волнений обрушиваются лишь из туч заблуждения и лжи.

От добродетели перейдем к могуществу и власти и рассмотрим, можно ли найти где-нибудь такое могущество и такую власть, какой образование наделяет и с помощью которой возвеличивает человеческую природу. Мы видим, что уважение к власти зависит от достоинства того, над кем властвуют. Так, власть над животными и скотом, какой обладают волопасы или овчары, не имеет никакого значения; власть над детьми, которой обладают школьные учителя, не слишком уважаема; власть над рабами скорее позорна, чем почетна, и не намного лучше власть тиранов над народом, доведенным до рабского состояния и утратившим мужество и благородство души. Отсюда всегда возникает убеждение, что почет приятнее в свободных монархиях и республиках, чем под властью тиранов, так как уважают больше ту власть, которая осуществляется над людьми, добровольно ос принимающими, а не вынужденными подчиняться вопреки своему желанию и воле. Поэтому Вергилий, желая как можно искуснее оказать Августу самую высокую честь, какая только может быть у людей, говорит следующее:

…и народам охотно-покорным.

Как победитель, дает законы, путь правя к Олимпу[121].

Но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой. И мы видим это проклятое безграничное наслаждение, которое охватывает и увлекает всех ересиархов, лжепророков и великих обманщиков, когда они чувствуют, что обрели безграничную власть над верой и сознанием людей; это наслаждение столь велико, что того, кто однажды испробовал его, уже нельзя заставить отречься от этой власти никакими преследованиями и никакими пытками. Это то, о чем говорится в «Апокалипсисе»: «бездонная бездна Сатаны», и, наоборот, справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендацией истины, конечно же, скорее всего может быть уподоблено божественному могуществу.

Что же касается благосостояния и почестей, то дары науки, обогащая целые королевства и республики, тем самым развивают и приумножают благосостояние и богатства также и отдельных лиц. Ведь уже давно было сказано, что Гомер дал пищу большему числу людей, чем Сулла, Цезарь или Август со всеми их раздачами, денежными подарками и земельными наделами (ветеранам). По крайней мере трудно сказать, оружие или образование помогли составить состояние большинству людей. Если же мы будем говорить о высшей власти, то увидим, что царскую власть доставляли оружие и право наследования, церковная же власть, которая всегда была соперницей царской, весьма часто доставалась именно людям образованным.

С другой стороны, если рассматривать те удовольствия и наслаждения, которые дает наука, то насколько же превосходят они все остальные наслаждения. Действительно, ведь если аффективные наслаждения настолько же выше чувственных радостей, насколько счастливое исполнение обета важнее какой-то песенки или пира, то разве не в такой же мере интеллектуальные наслаждения превосходят аффективные? Другим удовольствиям сопутствует пресыщение; и, как только эти удовольствия делаются чуть-чуть привычными, они блекнут и теряют свою прелесть; и