Путь киновари - Юлиус Эвола

в отношении любых коллективных операций. Однако интересно заметить, что Муссолини одно время считал, что на него кто-то пытался воздействовать магически.

Это произошло немного позже — если я правильно помню, в 1930-м или 1931-м году. Однажды в некоторые газеты, в которых я публиковался, свыше пришел приказ прекратить сотрудничество со мной. Мне удалось узнать его происхождение. Во «Введении» мы критиковали тех, кто для признания реальности сверхъестественных сил просит не погрузить Гималаи в Тихий океан, а произвести лишь «незначительные» феномены — например, заставить подняться вверх на несколько сантиметров нож, лежащий на письменном столе. Наше возражение было следующим: с чисто физической точки зрения такая сила была бы определенно большей, чем необходимая для перемещения некоторых молекул или волокон мозга таким образом, чтобы вызвать кровоизлияние в мозг и даже смерть человека. И если бы такая сила была «объективной», это касалось бы мозга любого человека, в том числе и мозга «главы государства». Поэтому эта «незначительная» сила могла бы иметь серьезные последствия для целой нации и ее истории, если бы она была поистине свободной и абсолютной, а не проявлялась в виде бессознательных, субличностных, непреднамеренных и спорадических способностей медиумов и им подобных.

Очевидно, кто-то тенденциозно передал эту аргументацию Муссолини, имея в виду, что под «главой государства» подразумевался именно он. Возможно, вспомнив еще и некоторые сплетни о нашей уже несуществующей сети, дуче решил, что на него намереваются воздействовать магически. Узнав, как дела обстоят на самом деле, он прекратил всякие действия в этом направлении. На самом деле Муссолини, помимо того, что был впечатлительным, был еще и достаточно суеверен (как представитель ментальности, по своей сути закрытой для всякой подлинной духовности). Например, у него был настоящий страх перед «людьми с дурным глазом», чье имя он запрещал произносить в своем присутствии.

ИССЛЕДОВАНИЯ ИСТОКОВ И ТРАДИЦИИ

Настало время рассказать о расширении круга моих интересов, начавшегося уже в период группы «Ур» и связанного с моим знакомством с новыми горизонтами мысли. В этом отношении в первую очередь нужно назвать имена И. И. Бахофена, Р. Генона, Г. Вирта и Гвидо де Джорджио.

Я уже писал, что впервые познакомился с работами Генона под влиянием Регини. Моя первая реакция при встрече с этим не имеющим себе равных учителем нашей эпохи по причине наших достаточно разных «личных уравнений» была скорее отрицательной. Его ориентация, в отличие от моей, была сущностно «интеллектуальной» (не зря его называли Декартом эзотеризма), и к тому же в то время я еще придерживался идеалистически-ницшеанских взглядов в сочетании с тантризмом. Я даже раскритиковал книгу Генона о Веданте в журнале «Идеализмо реалистико» (Idealismo realistico, «Реалистический идеализм»), и Генон ответил на мою критику — но мы, очевидно, говорили на разных языках. Но мало-помалу я понял всю важность этой работы Генона, которая помогла мне перевести комплексный мир моих идей на более адекватный уровень.

Прежде всего Генон продемонстрировал пример серьезного и строгого анализа того, что он назвал «традиционными науками», а также интерпретации мифов и символов, обращавшимся к надрациональным и «интеллектуальным» измерениям — и поэтому отличавшихся как от интерпретаций так называемого сравнительного религиоведения, так и от романтиков прошедших дней и психоаналитиков и иррационалистов дня сегодняшнего. Генон недвусмысленно настаивал на «нечеловеческом» характере этого знания, что помогло мне решительно дистанцироваться от профанной культуры и признать бесполезность обращения за ориентирами или основаниями к какой-либо «современной мысли».

Критика Геноном современной цивилизации была сокрушительной — но, в отличие от критики других современных более или менее известных авторов, в ней присутствовала отчетливая положительная альтернатива: мир Традиции, рассматриваемый как нормальный мир в высшем смысле. Именно на фоне мира Традиции современный мир представал аномальной и регрессивной цивилизацией, порожденной кризисом и глубинным отклонением человечества. И именно Традиция стала главной темой, приведшей меня к завершению построения системы моих идей. У Генона этот термин имеет особый смысл. Прежде всего он использовался в единственном числе, отсылая к изначальной традиции: все различные частные исторические традиции, предшествующие современному миру — это ее ветви, отражения или различные формы ее адаптации и выражения. Во-вторых, Традиция не имеет ничего общего с конформизмом и рутиной: это фундаментальная структура цивилизации органического, дифференцированного и иерархического типа, в которой все области и все виды человеческой деятельности имеют ориентацию, исходящую свыше и направленную ввысь. Естественным центром такой системы является трансцендентное влияние и соответствующий порядок принципов, во всякой традиционной цивилизации воплощаемые элитой или вождем, обретавшим таким образом власть сколь необусловленную, столь и легитимную и безличностную.

Именно на этой основе теория Абсолютного Индивида претерпела своего рода «мутацию» почти в генетическом смысле: со стороны это смещение акцентов могло показаться парадоксальным. Как Абсолютный Индивид — сам себе закон, разорвавший все узы — согласуется с понятием Традиции? В действительности, как я уже говорил, речь шла только о спуске Абсолютного Индивида (а также понятия могущества) с абстрактных и разреженных одиноких высот в конкретику истории. Как правомерно заметил критик английского происхождения Эдмонд Додсворт, Абсолютный Индивид обнаруживался, почти что как воплощение, в том или в тех, кто находился в центре «традиционной» цивилизации, кто был ее осью и абсолютными законодателями: это священные или «божественные» цари, встречавшиеся во всей эпохе древних цивилизаций и не считавшиеся обычными людьми. В них также происходила встреча трансцендентности и имманентности (согласно дальневосточному выражению, это были «настоящие люди» или «трансцендентные люди», «третья власть между Небом и Землей». Меня занимал процесс (или, скорее, прояснение) собственно перехода от «сверхчеловеческого» в смысле крайнего индивидуализма к «нечеловеческому», то есть к уровню высшей безличности, связанному с реальным обладанием трансцендентным достоинством и высшей функцией. То, что было предвосхищено в путаной манере в спорных и эмоциональных фразах «Языческого империализма», теперь прояснилось и получило высшее узаконение. Открылись новые, широкие горизонты, не имеющие ничего общего с философскими спекуляциями.

Прежде чем говорить о частных аспектах моего личного развития понятия Традиции в связи со знакомством с работами других вышеупомянутых писателей, я должен сказать о личности Гвидо де Джорджио. Его имя известно только крайне узкому числу его друзей, и, я полагаю, от его написанных и напечатанных трудов остались только незначительные следы. Он был своего рода посвященным в диком и хаотическом состоянии: он прожил часть жизни среди арабов, был лично знаком с Геноном и заслужил большое уважение последнего. Он обладал исключительной культурой, знал много языков, но его темперамент был нестабильным (с маниакально-депрессивным чередованием, как сказали бы психологи). Он также был подвержен сильным страстным, эмоциональным и лирическим вспышкам, чем напоминал