После добродетели: Исследования теории морали - Аласдер Макинтайр

проблем в гораздо большей изоляции от этой публики по сравнению с предыдущим периодом. В самом деле, до настоящих дней Кьеркегор, Кант и Юм не имеют недостатка в изобретательных, академических учениках, в дебатах, между которыми самой значительной особенностью выступает непрерывная сила негативных аргументов каждой традиции против других традиций. Но перед тем как мы можем понять значимость неудачи в обеспечении всеми разделяемого, публичного рационального обоснования морали или объяснения того, почему эта значимость не была оценена вовремя, мы должны будем прийти к гораздо менее искусственному пониманию того, почему потерпел неудачу проект и каков был характер этой неудачи.

Глава V

Почему проект Просвещения обоснования морали был обречен

До сих пор я объяснял провал проекта обоснования морали просто серией неудачных конкретных аргументов. Но если бы дело было только в этом, тогда неудачу можно было бы отнести на счет Кьеркегора, Канта, Дидро, Смита и других их современников, не проявивших достаточной находчивости в аргументации. Тогда подходящая стратегией в осуществлении проекта состояла бы в том, чтобы подождать появления более мощного ума, который взялся бы за эту проблему. И именно такой была стратегия академического философского мира, хотя большая часть профессиональных философов признала бы это с некоторым замешательством. Но давайте выскажем гораздо более правдоподобную догадку о том, что судьба проекта XVIII и XIX веков была связана с неудачей совсем другого рода. Предположим, что аргументы Кьеркегора, Канта, Дидро, Юма, Смита и им подобных не оправдали ожиданий по той причине, что им были присущи некоторые общие характеристики, обязанные крайне специфическому историческому фону. Предположим, что этих мыслителей следует понимать не как участников дебатов о морали, происходящих без учета конкретного времени и конкретной ситуации, а как лишь наследников весьма специфической и конкретной схемы моральных вер, схемы, чья внутренняя противоречивость с самого начала обрекает на неудачу весь философский проект.

Рассмотрим некоторые убеждения, свойственные всем участникам проекта. Как я говорил ранее, все они на удивление единодушны по поводу содержания и характера предписаний, которые составляют истинную мораль. Женитьба и семья, по существу своему, не вызывают сомнений как у Дидро в лице рационалистского philosophe, так и у Кьеркегора в лице судьи Вильгельма. Выполнение обещаний и справедливость являются нерушимыми как для Юма, так и для Канта. Откуда они унаследовали эти общие для них убеждения? Ясно, что дело тут в их общем христианском прошлом, в сравнение с которым расхождения между лютеранством Канта и Кьеркегора, пресвитерианством Юма и католичеством янсенистского толка Дидро являются относительно несущественными.

Кроме того, что они согласны в основном по поводу характера морали, они сходятся также в том, в чем должно заключаться рациональное обоснование морали. Его ключевые предпосылки должны были бы быть характеристикой некоторых черт природы человека; а правила морали должны в этом случае объясняться и обосновываться как такие правила, которые были бы приемлемы для существ, обладающих точно такой человеческой природой. Для Дидро и Юма соответствующие черты человеческой природы являются характеристиками страстей; для Канта соответствующие черты человеческой природы — это универсальный и категорический характер определенных правил разума (reason; Кант, конечно, отрицал, что мораль «зиждится в человеческой природе»; но под «человеческой природой» он имел в виду просто физиологическую, нерассудочную (non-rational) сторону человека). Кьеркегор больше вообще не пытается обосновать мораль; но рассмотрение им этого вопроса имеет точно ту же структуру, которую имеют рассмотрения Канта, Юма и Дидро, за исключением того, что там, где они апеллируют к характеристикам страсти или разума, он взывает к тому, что он рассматривает в качестве характеристики фундаментального процесса принятия решений.

Таким образом, все эти писатели имеют общий проект конструирования значимых аргументов, которые начинаются с посылок о человеческой природе, как они ее понимают, и кончаются заключениями об авторитете моральных правил и предписаний. Я хочу показать, что любой проект подобного рода обречен на неудачу по причине неискоренимого противоречия между, с одной стороны, их общей концепцией моральных правил и предписаний и, с другой стороны, тем общим — вопреки весьма большим расхождениям, — что объединяет их по поводу концепции человеческой природы. Но обе концепции имеют историю, и их соотношение постижимо только в свете этой истории.

Рассмотрим сперва общую форму моральной схемы, которая исторически была предшественником обеих концепций, той моральной схемы, которая в различных формах и в конкурирующих вариантах долгое время доминировала, начиная с XII века, в средние века в Европе и которая включает как классические, так и теистические элементы. В основе ее лежит структура, которую Аристотель анализирует в Никомаховой этике. В рамках этой телеологической схемы существует фундаментальное противопоставление человека-как-он-есть и человека-каким-он-мог-бы-быть-если-бы-он-понимал-свою-существенную-природу. Этика есть наука, которая позволяет людям понять, как они совершают переход от первого состояния ко второму. Следовательно, с этой точки зрения этика предполагает некоторое объяснение потенциальности и действия, некоторое объяснение сущности человека как рационального животного и, сверх того, некоторое объяснение человеческих целей (telos).Предписания, которые вменяют в обязанность различные добродетели и запрещают пороки — противоположность добродетелей, говорят нам, как двигаться от потенциального к действию, как реализовать нашу истинную природу и достичь нашей истинной цели. Пренебрежение ими означает крушение надежд и состояние жизненной незавершенности, отказ от достижения тех благ рационального счастья, которые свойственно нам как виду преследовать. Присущие нам желания и эмоции должны быть упорядочены и облагорожены этическими предписаниями и культивированием тех обычаев в поступках, которые являются результатом изучения этики. Разум говорит нам как об истинных целях, так и способах их достижения. Мы имеем, таким образом, тройственную схему, в которой человеческая-природа-как-она-есть (человеческая природа в ее необлагороженном состоянии) исходно противоречит предписаниям этики и должна быть преобразована в человеческую-природу-какой-она-должна-быть-если-бы-она-была-реализована-в-цели с помощью практического разума и опыта. Каждый из трех элементов схемы: концепция необлагороженной человеческой природы, концепция предписаний рациональной этики и концепция человеческой-природы-какой-она-должна-быть-если-бы-она-реализовала-свою-цель — требует ссылки на два других для того, чтобы их статус и функции были постижимы.

Эта схема усложняется и расширяется, хотя и не изменяется существенно, при помещении ее в рамки теистических вер, будь то христиане в лице Аквинского, или евреи в лице Маймонида, или мусульмане в лице Ибн Рошда. Предписания этики должны пониматься не только как телеологические запреты, но и как выражения божественно предопределенного закона. Перечень добродетелей и пороков может быть изменен или расширен, а концепция греха добавлена к концепции ошибки Аристотеля. Закон божий требует уважения и благоговения нового типа. Истинные цели человека больше