Философские основы зарубежных направлений в языкознании - Владимир Зиновьевич Панфилов

в общий прогресс языкознания, будет способствовать устранению этих недостатков, обычно возникающих в результате абсолютизации каких-то присущих языку свойств и неучета его других свойств, и поможет также преодолеть то некритическое отношение, которое наблюдается у многих лингвистов к этим направлениям языкознания и в особенности к их философским основам.

Рукопись подготовлена к печати Группой обеспечения комплексных работ Института языкознания АН СССР: А.А. Ковшовой (зав. группой), Е.Г. Архангельской, Е.М. Василевич, О.И. Романовой. Предметный указатель составлен В.Н. Бондаренко, именной – Е.С. Никитиной.

П.В. Чесноков.

НЕОГУМБОЛЬДТИАНСТВО

1

Вскрывая гносеологические корни идеализма, В.И. Ленин писал:

«Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, überschwengliches (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный…

Познание человека не есть (respective не идет по) прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведет тогда в болото, в поповщину (где ее закрепляет классовый интерес господствующих классов). Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота voilà гносеологические корни идеализма»[1].

Исключительно велика роль языка в познавательной деятельности. Без языка само человеческое познание оказывается невозможным, поскольку без материальных языковых средств (без языковых знаков) в сознании человека не могут формироваться на базе наглядных, чувственных образов нечувственные, обобщенные, абстрагированные и опосредствованные отражения действительности, т.е. мысли, иначе говоря, невозможно мышление, которое представляет собой не что иное, как процесс формирования таких отражений и оперирования ими.

«Идеи не существуют оторванно от языка»,

– говорит К. Маркс[2].

«Язык есть непосредственная действительность мысли»[3].

Положение о неразрывном единстве языка и мышления занимает центральное место в учении диалектического материализма и марксистского языкознания о соотношении мысли и языка. Однако, как ни значительна функция языка в становлении и воспроизведении логических абстракций, а значит, и в познавательной деятельности человека в целом, она составляет лишь одну из сторон (один из отрезков) этой деятельности, и преувеличение, абсолютизация ее роли в процессе познания ни к чему, кроме идеализма в учении о языке, привести не может. Такой «лингвистический» идеализм проистекает из метафизической односторонности в понимании логического (рационального) познания, из его отрыва от чувственного отражения и объективной реальности (если не полного, то частичного, состоящего в отрицании существования в действительности и чувственной сфере прообразов для целого ряда фактов, обнаруживаемых в логическом мышлении), а в значительной мере из отрыва одних сторон языка и мыслительной деятельности от других и даже одних сторон самой объективной действительности от ее других сторон.

Ярким примером возникновения идеалистического взгляда на процесс познания, а через него на общественную жизнь и мир в целом в результате преувеличения роли (абсолютизации) одного из отрезков познавательного пути, а именно процесса формирования логических абстракций при помощи языка, является неогумбольдтианское языкознание с двумя его разветвлениями – европейским и американским.

Представители неогумбольдтианства решительно отстаивают идею внутреннего единства языка и мышления и подвергают порой резкой критике тех, кто не признает этого единства и допускает возможность мыслительной деятельности без языка, усматривая между языком и мышлением лишь внешнюю связь.

Один из наиболее характерных представителей неогумбольдтианского языкознания Л. Вайсгербер квалифицирует как наивное и, следовательно, ненаучное такое понимание языка, согласно которому язык есть средство лишь выражения и сообщения готовых мыслей, средство взаимопонимания, не связанное с процессом формирования самой мысли. Эта трактовка языка, по мнению Л. Вайсгербера, подобна пониманию воды как средства для мытья или утоления жажды[4].

Г. Хольц утверждает, что человек способен понимать самого себя и мир благодаря языку, что без языка не существовали бы ни духовные индивиды, ни общество; что все, что не выражено при помощи языка, остается на уровне животного инстинкта[5]. Г. Хольц возражает Г. Клейсту, разрывающему язык и мышление и допускающему, что «дух» может закончить мысль до речевого выражения, что ясная мысль может быть неясно выражена. Г. Хольц считает, что даже невысказанная мысль образуется с помощью языка, так как человек в этом случае пользуется понятиями и логическими отношениями, а значит, словами и грамматическими формами; то, что неясно выражено, не может ясно осознаваться[6]. Развертывание предложения – это ход самой мысли. Если есть предложение, то, следовательно, есть и мысль[7].

Б. Уорф также признает ошибочным мнение, будто речь лишь выражает то, что в основных чертах сложилось в сознании без помощи языка, что формирование мысли – это якобы самостоятельный процесс, никак не связанный с природой отдельных конкретных языков[8].

Исходя из положения о безусловном единстве языка и мышления, Б. Уорф с логической неизбежностью приходит к убеждению в том, что системы условных символов математики, символической логики, философии и других наук – это не построения, противостоящие языку и имеющие дело непосредственно с областью чистого мышления, а особые ответвления языка[9]. С этим нельзя не согласиться, поскольку указанные символы, так же как и единицы естественного языка, выступают в качестве непосредственной действительности мысли, ее материальной основы.

Следует сказать, что во взглядах неогумбольдтианцев на соотношение языка и мышления наблюдаются и некоторые противоречия, приводящие в отдельных случаях к отступлению от категорического признания единства языка и мышления и определяющего влияния языка на сферу сознания, на познавательный процесс. Наиболее заметны эти противоречия, пожалуй, в воззрениях Б. Уорфа, который в одной из своих работ недвусмысленно заявляет:

«Мои собственные наблюдения дают мне право утверждать, что язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникает любое общение, происходящее при помощи системы символов или сигналов, и которые способны моментально создать такое общение (хотя оно и не будет истинным соглашением) без помощи языка или системы символов»[10].

В другой работе Б. Уорф подчеркивает обратное влияние мышления на язык:

«Язык… отражает массовое мышление; он реагирует на все изменения и нововведения, но реагирует слабо и медленно, тогда как в сознании производящих изменения это происходит моментально»[11].

Однако наблюдающиеся в отдельных случаях противоречия не изменяют сущности неогумбольдтианского учения, в основе которого, как уже отмечалось, лежит метафизическое преувеличение роли языка в