Разговоры с дьяволом - Лешек Колаковский

чистой, энергичной. Если бы мне, господа, были так важны ваши судьбы, о, как бы я тогда представил вам во всей красе ваше убожество, ваши жалкие попытки соответствовать требованиям времени, которое и так всегда на тысячу миль опережает вас. Спорт, телевидение, кино, банки, пресса, выборы, урбанизация, промышленность — и вы хотите овладеть этим миром? Что я такое говорю — овладеть! — вы хотите понравиться ему? Это в этом мире вы хотите быть современными, расстаться со «сказками», шагать впереди планеты всей, вдыхая в свои легкие (и так уже черные от сигарет и автомобильных выхлопов) атомную пыль? Но чтобы получить признание в этом мире, вам придется от чего-то отказаться. От чего? От дьявола. Всего лишь от дьявола? И вы считаете, что на этом закончатся ваши уступки? Господа́! Вы перестали бояться безверия, вы перестали бояться ереси, вас больше не тревожит дьявол, а стало быть, и Бог вас тоже больше не тревожит, вы боитесь только одного — чтобы вас не сочли отсталыми, не обозвали средневековыми, чтобы не высмеяли вашу анахроничность, чтобы никто не смог обвинить вас в том, что вы враг гигиены, что вы несовременны, неспортивны, ненаучны, небогаты, промышленно неразвиты. Вот чего вы боитесь, этого одного вы боитесь. Ради того, чтобы снять с себя это единственное обвинение, вы лихорадочно запускаете свои типографии, организуете свои банки, свои политические партии, строите свои часовни à la Корбюзье, свои витражи в стиле абстрактного искусства. Это ваш упадок, ваш, и от него я никак не пострадаю. Падаете? Пожалуйста, ваша проблема, это вы падаете, а не я, здесь я с вами не заодно. В тщетной надежде лестью и угодничеством приманить маловеров, вы уже готовы принять их со всем их неверием, отказавшись от всего, чем вы жили до сих пор, и в глупости своей полагая, что вы сохранили веру неизменной по содержанию и лишь придали ей современную «форму». Вот только почему-то первой жертвой, причем всегда первой, на алтарь приносят дьявола.

Не только внимания, но и осмеяния заслуживает ситуация, при которой я слышу свое имя из уст одних лишь безбожников; они произносят его без смущения, ибо не считают себя приверженцами традиции, которая связывает с этим именем хоть какую-то реальность. Где еще можно встретить имя мое? Среди ярмарочных марионеток; там «чертика» показывают, чтобы деток развеселить; или на театре, или в книге, однако там это наверняка дело рук безбожников. Но чтобы в церкви, но чтобы в исповедальне! Старые картины, где я изображен, из храмов выносят, чтобы чертом не пугать. Говорят, что «современное воспитание» требует этого. Вы, господа, со всеми заключили пакт, лишь бы идти в ногу с теми, кто насмехается над вами, со всем, за исключением веры вашей и традиции, вы соглашаетесь. От дьявола у вас остались только рожки да ножки, проклятие без содержания, вертепная марионетка или застенчивый фантом отброшенного мифа, от которого надо как можно скорее избавиться, мучительный след давно прошедшего времени, прадедовская рухлядь в современной квартире, гигиеничной и функциональной. Вы называете себя христианами? Христиане без дьявола? Что ж, ладно, пусть будет так — не мое это дело, не мое.

Здесь я предпочту ваше, господа атеисты, неверие, ибо нет в нем притворства, нет стыда, нет скованности. Вы не задаете вопросы о дьяволе, не пытаетесь избавиться от него, потому что не от чего избавляться. По крайней мере, вам так кажется. Вы оставили для себя дьявола для научных работ, вы описали его, как нужно, в вашей истории, в вашей социологии, в психологии или религиоведении, или в психоанализе, или в романах, или в пьесах о ведьмах. И что? Закрыли дело? Дело что ль закрыли? Это вам только кажется, что вы рассчитались с «хтоническим миром»; по крайней мере, одному вы научились от христиан — постоянному осуждению того, что когда-то называлось «манихейской ересью». Христианский оптимизм высушил вам мозг, у вас теперь головы такие же стерильные, как операционная вата. Зло не является реальностью, говорите вы, зло это несчастье, нечто, иногда происходящее, случайность, как случается порой рождение двухголового теленка, но в нем нет никакой необходимости, дальнейшее урегулирование жизни вернет ей ее спонтанную гармонию, зло преодолевается ежедневно и его можно преодолевать бесконечно. Слово «зло» подходит только для отдельных случаев и потому имеет в вашей речи патетический оттенок, взрывной, оно начинено вашими заботами, вашим желанием, раздумьями, верой в будущее.

Но это неправда, господа. Слово «зло» не содержит в себе ничего патетичного, никакого ужаса, ничего возвышенного, оно — предметно и сухо, точно указывает на то, о чем, собственно, речь, оно обычное, оно такое же, как слово «камень» или слово «туча»; оно точно подобрано к предмету, безошибочно попадает в свою реальность, оно точно, оно лишено полета. Зло — это вещь, оно простое, как вещь.

Но нет, вы об этом знать не желаете. Перед лицом всех опустошений вы будете до скончания века повторять с маниакальным упорством: так есть, так стало, просто так стало, а могло быть иначе: зло — это событие, которое происходит случайно и где угодно, но если достаточно решительно встать на его пути — его можно предотвратить. Конец света застанет вас в полной уверенности, что конец света — случайность. Ведь вы не верите в дьявола.

Видя никому не нужную жестокость, видя безрадостное и бесцельное уничтожение, вы даже не задумываетесь о дьяволе. У вас столько объяснений и под рукой столько названий, сколько нужно для обоснования любого из вариантов проблемы. У вас есть ваш Фрейд, чтобы говорить об агрессивном влечении и об инстинкте смерти, у вас есть ваш Ясперс, чтобы он говорил вам о «страсти к ночи», в которой человек пытается как бы насильственно вырвать у божества его тайны, у вас есть ваш Ницше, у вас есть ваши психологи от «воли к власти». Вы умеете упрятать дело за словами под предлогом раскрыть его.

Но сможете ли вы упрятать всё окончательно и навсегда? Устройте тщательную ревизию совести и мысли, вы, христиане, и вы, безбожники, подкопайте немножко этот ровненький газончик вашей ученой речи, вашей метафизики и вашей психологии, отгребите, отбросьте землицу, вернитесь к себе, верните на минуту слову его первоначальный смысл, его строгую и непафосную направленность, задержитесь в утраченной вами буквальности. Постарайтесь сосредоточиться хотя бы на мгновение перед самой что ни на есть обыденной, повседневной картиной, которую вы — отражением в кривом зеркале философской речи — видите искаженной. Этого достаточно, чтобы заметить меня. И тогда, не удивляйтесь, вам покажется, что, наперекор