Генезис и структура квалитативизма Аристотеля - Виктор Павлович Визгин

математическая программа Платона была отвергнута Аристотелем также и потому, что она не отвечала его пониманию роли и значения опыта в науке и не могла быть, по его мнению, эффективным инструментом в конкретно-физических исследованиях, ведущихся в новых условиях прогрессирующей дифференциации научного знания.

§ 3. Качественный подход в космологии

У Аристотеля мы находим два подхода к дедукции четырех элементов, образующих, можно сказать, две теории элементов. Одна из них излагается в трактате «О возникновении и уничтожении», другая – в IV книге «О небе». Рассмотрим сначала последнюю.

В этой теории элемент мыслится соединенным с определенным механическим движением. Это является новым моментом, так как в теории элементов («корней») Эмпедокла они не связывались с определенными космическими движениями. Известная корреляция элементов и движений была, правда, внесена Платоном. У него огонь более подвижен, чем земля и вода, воздух же обладает промежуточной подвижностью. Но у него эти кинематические свойства стихий вытекали из его геометрической теории вещества (Тимей, 55е). У Аристотеля же мы находим чисто феноменологическую теорию тяжелого и легкого, совершенно свободную от всяких соображений о структуре стихий, включая математические гипотезы о их строении.

Аристотель строит свою космологическую теорию элементов, отталкиваясь от критикуемого им математического подхода Платона, с которым он сближает также и атомистов. Критика этого подхода, содержащаяся главным образом в III книге «О небе», заканчивается общим выводом, предваряющим анализ элементов в плане исследования основных космологических свойств – легкого и тяжелого. «Таким образом, – заключает Аристотель, – различие между телами обусловливается не фигурами, как это ясно из сказанного нами. Так как наиболее фундаментальными различиями являются различия, касающиеся свойств (τά πὰϑη), воздействий (τὰ ἔργα) и сил (τάς δυνάμεις), то нашей первой задачей должно быть исследование этих определений, после чего мы сможем понять те различия, которые отличают одно [тело] от другого» (О небе, III, 8, 307b 20–26). В этом тексте, после которого Аристотель прямо переходит к исследованию свойств или качеств (πάϑη) легкого и тяжелого, он противопоставляет геометрическому подходу свой нематематической подход, согласно которому наиболее фундаментальными определениями являются не фигуры и числа, а качества, функции или действия вещей и соответствующие им силы или потенции.

Тяжелое (βάρος) и легкое (κοῦφς) – это и качества и силы, выражающиеся в определенных действиях или движениях. Само вычленение именно этих качеств из многообразия качеств, присущих вещам, обусловлено потребностями понимания феномена движения. Проблема движения ставится здесь в специфическом космологическом плане: как движутся вещи в космосе, как нужно «строить» космос как порядок вещей и их движений? Аристотель прямо говорит, что отличие тяжелого от легкого порождено анализом проблемы движения: «Изучение этих вопросов, – подчеркивает он, – относится, собственно говоря, к обсуждению проблемы движения, так как мы называем вещь тяжелой или легкой, отталкиваясь от того обстоятельства, что она способна естественно двигаться определенным образом…» (О небе, IV, 1, 307b 29–33).

Тяжелое и легкое могут рассматриваться как внутренне присущие вещам подлунного мира начала их космической подвижности. В этом смысле анализ легкого и тяжелого относится к области физики, поскольку ее основным предметом изучения является движение.

Исходным и основополагающим моментом в аристотелевской теории тяжести и легкости является различение двух смыслов этих понятий – абсолютного и относительного. Характерная особенность аристотелевского подхода к проблеме тяжелого и легкого состоит в утверждении абсолютности этих качеств, притом обоих в равной мере. Определение абсолютно тяжелого и абсолютно легкого предваряется определением основной структуры космического пространства. Аристотель рассматривает космос как «конкретное» неоднородное пространство, структура которого задается наличием абсолютного центра и абсолютной периферии. Эта структура мира, задаваемая полагаемой абсолютной оппозицией «центр – периферия», обосновывается общефизическими и даже метафизическими представлениями Стагирита о недопустимости актуально бесконечных космических тел и, соответственно, о необходимой конечности всех физических процессов, всякого движения. Движение мыслится Аристотелем в свете традиционных представлений, приписывающих противоположностям фундаментальную роль в устроении мира.

Очевидно, что принцип противоположностей означает необходимость конечности движения, о которой как о предпосылке вычленения в мире центра и периферии Аристотель говорит и в IV книге «О небе». «Никакое движение, – указывает он, – не может продолжаться до бесконечности» (О небе, 4, 311b 32). Поэтому, заключает Аристотель, должен быть абсолютный «конец» движения – центр космоса. Периферия же выводится на основе применения принципа противоположностей: она определяется как противоположность по отношению к абсолютному центру. Восстанавливая этот традиционный принцип в его правах, Аристотель критикует, в частности, редукцию одной противоположности к другой. Фактическое устранение принципа противоположностей Аристотель подвергает критике и у атомистов, и у Платона.

Он критикует этих философов за отрицание ими наличия в космосе абсолютного центра и абсолютной периферии. «Действительно, – говорит Аристотель, – абсурдно думать, что Небо не содержит ни верха, ни низа, как это некоторые утверждают» (там же, 1, 308а 16–17). Вселенная у этих философов, критикуемых Аристотелем, однородна и изотропна. Аристотель специально подчеркивает этот момент, противопоставляя такой вселенной свой неоднородный и анизотропный космос. Анизотропность означает, что направления в мире неравноценны, так как неравноценны полюса его структуры: «верх» является более изначальным и более «ценным» по природе, чем «низ», подобно тому, как правое по отношению к левому, что справедливо отмечает в своем комментарии Симпликий.

В космологическом мышлении Стагирита мы видим еще и ту черту, которую выше мы обозначили как принцип конкретности, или предметности. У Аристотеля все – конкретно: конкретно число, которое всегда мыслится как число чего-то, каких-то определенных сущностей, конкретно пространство, мыслимое как «естественное место» конкретного физического тела, конкретно направление в пространстве, которое мыслится как направление к «верху» или к «низу»[27]. В утверждении принципа конкретности Аристотель в известном смысле отступает «назад», к более ранним мыслителям – например, в чем-то его понимание числа ближе к пифагорейцам, чем к Платону[28], – и одновременно делает предвосхищающий шаг «вперед». Хит справедливо подчеркивает, что в замечании Аристотеля о предпочтительности в геометрии гипотезы о конечных, но сколь угодно длинных прямых линиях, перед гипотезой о бесконечных прямых линиях, содержится своего рода предвосхищение «римановской тенденции» [68, с. 343]. Итак, абсолютные «верх» и «низ» следуют с необходимостью из наличия абсолютных центра и периферии: «Очевидно, – говорит Аристотель, – что поскольку Небо содержит периферию и центр, то имеются также верх и низ» (О небе, 308а 22–24).

Исходя из этих космологических предпосылок, Аристотель строит классификацию естественных движений: «Имеются вещи, – говорит он, – которые по природе движутся от центра, и другие вещи, которые всегда движутся к центру» (Там же, 308а 14–16). Эти естественные движения и лежат в основе свойств легкого и тяжелого: «Под абсолютно легким мы понимаем, – говорит Аристотель, – то, что движется к периферии, а