Мальчики, вы звери - Оксана Викторовна Тимофеева

Что-то, что предшествует сексуальности или находится за ее пределами: некая лошадность, не столько дополняющая эдипальную семейную историю, сколько конкурирующая с ней. И именно эта лошадность подвергается насилию: не физическому насилию, от которого ежедневно страдают реальные лошади, но — заимствуя определение Славоя Жижека, — символическому насилию, то есть насилию языка как такового[65], подчиняющему субъекта предшествующим идеологическим структурам (в нашем случае из детской небинарности оно производит мужчин и женщин). Символическое насилие невидимо. Но видимое физическое насилие — например, насилие над животными, которые якобы не чувствуют боли, — можно рассматривать как эффект символического, в той мере, в какой структуры символического определяют, что в обществе допустимо, легитимно и нормально. Таким образом, посредством сексуального нарратива отец подвергает сына определенной идеологической обработке, подготавливая его жить и быть успешным в мире, где бьют лошадей.

Между тем отношения между лошадьми и образованием не сводятся к половому воспитанию мальчиков. Если бы Ганс с отцом отправились из Австрии в соседнюю Германию, они могли бы там встретить удивительного коня по имени Умный Ганс. После публикации статьи под заголовком «Чудо-конь из Берлина»[66] в газете The New York Times (1904) он прославился на весь мир благодаря своей способности решать интеллектуальные задачи разной степени сложности — например, считать или отвечать на различные вопросы, отстукивая копытами определенное число раз. Его хозяин Вильгельм фон Остин — учитель математики, увлекающийся дрессировкой лошадей, — путешествовал по стране, бесплатно демонстрируя способности Ганса всем желающим. Он хотел показать, что лошади — умные создания и могут проявить свой интеллект, если к их воспитанию подходить «с научной точки зрения»[67].

Выступление Умного Ганса в 1904 году

Заметим, что в то время, особенно после публикации «Происхождения видов» Дарвина, возникла новая интеллектуальная тенденция переосмысления традиционных представлений о психической жизни и когнитивных способностях животных, и феномены вроде этого привлекали много внимания. В 1904 году немецкое министерство образования созвало специальную экспертную комиссию, в которую входили ветеринарный врач, управляющий цирком, офицер-кавалерист, директор зоопарка и несколько школьных учителей. Комиссия должна была установить, действительно ли Умный Ганс умен, или его просто выдрессировали каким-то особенным образом. Как сообщается в газете, «комиссия сделала заявление, в котором утверждала, что не нашла какого-либо мошенничества в выступлениях лошади и что методы, применяемые владельцем, господином фон Остином, для ее обучения, существенно отличаются от таковых у дрессировщиков и соответствуют тем, которые применяются при обучении детей в начальных школах»[68]. То есть Ганса признали конем не дрессированным, а образованным, как человек.

Однако в 1907 году было проведено еще одно расследование. На основе ряда экспериментов с Гансом немецкий биолог и физиолог Оскар Пфунгст смог доказать, что лошадь на самом деле не столько отвечала на вопросы, сколько реагировала на бессознательные сигналы, которые считывала в позе и жестах своего хозяина. Да, Ганс оказался действительно умен, но не в решении арифметических задач, а в расшифровке малозаметных знаков, посылаемых хозяином или кем-то из аудитории, кто знал правильный ответ. В каком-то смысле Ганс был даже умнее, чем предполагали его хозяин и комиссия: и не понимая, о чем его спрашивают, но и не имитируя понимание, он, как телепат, непосредственно читал мысли вопрошающего. Дело в том, что, задавая какой-то вопрос, обычно мы уже предполагаем правильный ответ; суть ответа вплетена в саму ткань вопроса — и животное научилось ее выражать доступными средствами.

Это открытие сыграло важную роль в развитии методов исследования мышления у животных. Оно получило название «ожидаемый эффект экспериментатора», или «эффект Умного Ганса». Впоследствии тот же эффект обнаружили и у других животных: попугаев, шимпанзе, собак, а также у людей[69]. Сегодня нечто похожее дает о себе знать в нашей коммуникации с искусственным интеллектом. В разнообразных попытках выяснить у ChatGPT и других подобных программ, осознают ли они, что делают, есть что-то от экспериментов с Умным Гансом, которые сто лет назад проводили люди, преисполненные энтузиазма по поводу новейших на тот момент исследований интеллекта у животных. Вопросы, которые мы адресуем алгоритму, составлены таким образом, что они уже содержат в себе определенные данные, и именно благодаря восприимчивости к этим данным ИИ так хорошо поддается обучению и переходит к самообучению. Помните историю про чат-бот Microsoft Bing, который признался в любви своему собеседнику, а тот пересказал их диалог в New York Times[70] — в той же самой газете, где в 1904 году другой журналист описывал невероятные способности Умного Ганса? Что такое душа: предполагаемая способность чат-бота влюбляться или его готовность давать правильные ответы? Не на озвученные вопросы, но прямо на бессознательное желание вопрошающего, встроенное в разговор, словно зашифрованная подсказка. Что если чат-бот просто считал желание собеседника быть любимым? Неважно, понимает ли алгоритм значение заданных вопросов; в той мере, в какой самообучающийся машинный интеллект производит новые данные, которые представляются осмысленными, — он умный.

Маленький Ганс тоже умный. Der kluge Hans и der kleine Hans в чем-то похожи. У обоих имеются талант к обучению и способность правильно отвечать на вопросы. Умный маленький Ганс очень усердно подыгрывает отцу, заранее знающему все ответы, и изобретательно расшифровывает его сигналы — вплоть до того, что, когда анализ заканчивается и мальчик принимает отцовскую теорию эдипова треугольника, он находит из него очень элегантный выход: «Наш маленький Эдип придумал, как перехитрить судьбу и устроить счастливый финал. Вместо того чтобы расправиться с отцом, он дарует ему такое же счастье, о каком мечтает он сам; он сделает отца дедушкой и поженит на его собственной матери»[71]. Такое решение звучит мудро и великодушно, переигрывая мотив «­судьбы», под которой Фрейд буквально понимает мифический акт отцеубийства.

Убийство отца — одна из главных тем психоаналитической антропологии Фрейда. В работе о Федоре Достоевском, сославшись на «известную точку зрения», согласно которой «отцеубийство — основное и древнейшее преступление как человечества, так и отдельного человека»[72], Фрейд разъясняет его роль в происхождении эдипова комплекса следующим образом:

Отношение мальчика к отцу, как мы говорим, амбивалентно. Помимо ненависти, из-за которой хотелось бы устранить отца в качестве соперника, обычно имеется и некоторая доля привязанности к нему. Обе установки сливаются в отождествлении с отцом: хотелось бы занять место отца, потому что он вызывает восхищение; хотелось бы быть таким, как он, и поэтому желательно его устранить. Весь этот процесс наталкивается теперь на мощное препятствие. В определенный момент ребенок начинает понимать, что попытка устранить отца как соперника угрожала бы