Николай Смирнов—Сокольский - Рассказы о книгах

Уцелевшие подлинники этих пасквилей (два экземпляра) секретно хранились в III отделении (один) и у некоего частного лица (второй), передавшего его в музей лишь незадолго до революции. Исследователям–литературоведам оба эти документа были долгое время недоступны и они могли строить лишь те или иные предположения об авторах пасквилей.

В 1863 году А. Амосов выпустил брошюру под названием: «Последние дни жизни и кончины А. С. Пушкина. Со слов его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса».

В этой брошюре, вызвавшей своим появлением не мало шума (она была перепечатана также в журнале «Современник»), впервые указывались имена авторов мерзостной анонимки: князья И. С. Гагарин и П. В. Долгоруков.

Оба названных князя, будучи молодыми людьми, принадлежали к «высшему свету» и были близки к голландскому посланнику барону Геккерну, пресловутому «приемному отцу» Дантеса.

В год опубликования амосовской брошюры князь П. В. Долгоруков числился политическим эмигрантом, яростным врагом царского двора и его окружения. Он был представителем того дворянского фрондерства, которое, чаще всего по личным мотивам (обиды, обход наградами и чинами), становилось в оппозицию царской фамилии Романовых и, находясь за границей, всячески разоблачало дворцовые «тайны». Перейдя в эмиграцию, П. В. Долгоруков издал ряд обличительных книг, брошюр и даже выпускал газеты в виде некоторого подобия герценовского «Колокола». Комплект такой его газеты под названием «Листок, издаваемый кн. Петром Долгоруковым» находится в моем собрании 3. Это редчайшее в России и крайне интересное издание уступил мне ныне покойный ленинградский радищевовед — Д. Смолянов.

Именно в этом «Листке» (№ 10 от 4 августа 1863 года) Петр Долгоруков напечатал посланное им в редакцию «Современника» опровержение брошюры А. Амосова, а также специальную статью под названием «Замечания по поводу книжки Амосова».

И в статье, и в письме, Петр Долгоруков с возмущением и весьма аргументированно выгораживал себя, всячески открещиваясь от какого бы то ни было участия в сочинении и рассылке пасквиля.

«Но обвинение, — писал он, — и какое ужасное обвинение! напечатано было в «Современнике» и долг чести предписывает русской цензуре разрешить напечатание этого письма моего».

Брошюру Амосова Петр Долгоруков называл клеветнической и считал ее плодом «мести» со стороны тех людей, которых он разоблачал в своих изданиях.

Оправдания Долгорукова показались убедительными (его поддержал А. И. Герцен), и дело об авторе пасквиля вновь было предано забвению.

Обвинение это казалось чудовищным еще и потому, что как–то не хотелось верить, чтобы князь Петр Долгоруков, род которого считался более знатным, чем царский род бояр Романовых, чтобы «князь рюрикович» мог быть замешан в таком подлом деле.

Но вот в 1927 году вопрос этот решил вновь поднять советский историк и пушкинист П. Е. Щегол ев. На 91‑м году со дня смерти Пушкина П. Е. Щеголев собрал собственноручные письма и документы, написанные в разное время тремя подозреваемыми лицами: бароном Геккерном и князьями И. Гагариным и П. Долгоруковым. Приобщив к этому два подлинных «диплома на звание рогоносца», разосланных Пушкину и его друзьям с целью опорочить семейную жизнь поэта, П. Е. Щеголев обратился к ленинградскому эксперту–криминалисту А. А. Салькову с просьбой установить: чей почерк из указанных трех подозреваемых лиц идентичен с почерком, которым написаны пасквили.

Произведя кропотливый научный анализ, эксперт–криминалист А. А. Сальков выдал П. Е. Щеголеву письменное заключение. Оно было в свое время опубликовано П. Е. Щеголевым, но мне кажется будет не лишним привести полностью это заключение здесь:

«На основании детального анализа почерков на данных мне анонимных пасквильных письмах об А. С. Пушкине и сличения этих почерков с образцами подлинного почерка князя Петра Владимировича Долгорукова в разные годы его жизни, а также с умышленно измененным почерком анонимного письма шантажного характера к князю Воронцову в 1856 году, отождествленного с почерком князя Петра Владимировича Долгорукова экспертом Теофилем Деларю в 1861 году в Париже (был такой процесс, обвиняющий Долгорукова в шантаже уже во времена его пребывания в эмиграции. — Н. С. — С.) — я, судебный эксперт Алексей Андреевич Сальков, заключаю, что данные мне для экспертизы в подлинниках пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1837 года — написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым»4.

Вот и все встало на место. Никакого «божьего правосудия», на которое надеялся в этом деле писатель В. А. Соллогуб, ждать не пришлось. Советский историк, вместе с экспертом–криминалистом, точно и научно сумели обличить жалкого пасквилянта из «Рюриковичей».

Я вспомнил, в порядке отступления, эту историю, только потому, что хотелось еще раз подчеркнуть, сколько увлекательно–интересного, а, иногда, и научно важного могут дать те или иные найденные автографы, рукописи, письма и насколько связано все это с биографиями писателей, с историей их книг.

Надо сказать, что раздел собирательства автографов — самый трудный. Советские музеи, архивы и книгохранилища давно уже и чрезвычайно энергично приобретают все документы и книги с автографами популярных деятелей литературы, науки и искусства, как далекого прошлого, так и нашего времени.

Однако кое–что проходит мимо внимания музеев. Документы в них поступают в большом количестве, целыми собраниями, коллекциями. У музеев и библиотек иногда нет ни сил, ни возможностей, проследить судьбу какого–нибудь одного автографа, одного письма, одной книги с дарственной надписью.

Вот здесь–то и дело для собирателя–коллекционера, который должен проявить творческую (не боюсь сказать это слово!) инициативу и сообразительность.

И дело здесь отнюдь не в материальных возможностях того или иного собирателя. Я знавал книголюбов, обладавших более или менее значительными материальными средствами, но не сумевших собрать для себя интересной личной библиотеки. В лучшем случае они удивляли только количеством купленных книг.

Но я так же знаю многих собирателей со скромнейшими материальными возможностями, у которых дома был всего–навсего один маленький шкафчик с книгами, но они доставали из него и показывали мне порой такие диковинки, что я только «крякал» и, по старому русскому обычаю, почесывал затылок. Я не спрашивал — откуда и как доставались этим собирателям подобные жемчужины книжного царства. Я уже понимал, что это — результаты упорного труда, терпеливых розысков и, прежде всего, знаний.

Конечно, иногда на помощь собирателю приходит и простой случай. Позволю себе рассказать об одном из них.

Однажды я был в гостях у одного страстного собирателя книг «по театру». Небольшая его библиотека была подобрана с огромным знанием, любовью, и театр, в особенности, русский, был представлен рядом замечательных книг, гравюр и портретов. Кстати, надо сказать, что все не относящееся к театру, этого собирателя мало интересовало и подобное обстоятельство всегда было предметом нашего с ним спора.

Блуждая взглядом по полкам собранных им книг, я обратил внимание на шесть томиков в стареньких переплетах, стоявших, как мне показалось, на отшибе от прочих книг библиотеки.

— Что это у вас такое? — спрашиваю.

— А вы посмотрите! Кстати, вещь мне совсем ненужная, так сказать, «не моего романа», а вас может быть и заинтересует. Готов меняться…

— Как же эти книги к вам попали?

— Подарок. Приятель у меня один, зная, что я интересуюсь театром, увидел книги у букиниста и поспешил порадовать. Прочитал в заглавии слово «театр» и решил, что это как раз то, что мне надо. А «театр», то «театр», да только «Театр судоведения»….Это что–то о судах и тюрьмах, как раз, по–моему, по вашей части…

Мы быстро уговорились об обмене и я побежал домой разбирать, что это за «зверь» попался ко мне «в тенета».

Заглавие этих шести томиков было довольно длинное: «Театр судоведения, или чтение для судей и всех любителей юриспруденции, содержащее достопримечательные и любопытные судебные дела, юридические исследования знаменитых правоискусников и прочие сего рода происшествия, удобные просвещать, трогать, возбуждать к добродетели и составлять полезное и приятное времяпрепровождение. Собрал и издал Василий Новиков».

Первая часть напечатана в Петербурге в 1790 году, а остальные пять частей — в Москве в 1791 —1792 годах 5.

Попытки мои установить — кто такой Василий Новиков и что из себя представляет его труд с таким пышным названием, далеко не сразу увенчались успехом. О самом существовании и о некоторой исторической значимости этого труда удалось узнать только у Н. А. Добролюбова в его статье «Русская сатира в век Екатерины». Н. А. Добролюбов напомнил, что отсутствие гласности в русском судопроизводстве XVIII века возмущало еще Дениса Фонвизина. Он считал, что «способом печатания тяжеб и решений глас обиженного достигнет во все концы отечества. Многие постыдятся делать то, чего делать не страшаться».