На лужайке Эйнштейна. Что такое ничто, и где начинается всё - Гефтер Аманда

В голове проносились мысли. Но в каждой их них была тоска про Алису в стране чудес. Это было похоже на попытку не думать о розовом слоне. Или розовом Чеширском коте. Наконец я выдавила:

– «Конец реальности».

– Неплохо, – сказал он. – Пришлите синопсис. Две страницы.

– Ладно, – сказала я с восторгом. – Я обязательно пришлю.

Я поблагодарила их обоих, и мы расстались.

– Удачи с вашей татуировкой! – прокричала мне вслед Мэтсон.

Завершив статью об обобщенном принципе дополнительности Сасскинда, я не могла не вернуться мысленно к дискуссии в Санта-Барбаре о ландшафте теории струн. Внезапно меня охватило глубокое сомнение по поводу концепции мультивселенной. Когда мы говорим о мультивселенной, мы говорим о бесконечном количестве причинно не связанных вселенных, разделенных горизонтами. Если законы физики нарушаются при попытке описать события по обе стороны одного-единственного горизонта событий, то, я уверена, имея дело с бесконечным числом горизонтов, о них можно и вовсе забыть. Если законы физики имеют смысл только в системе отсчета одного наблюдателя, что, черт возьми, может тогда означать мультивселенная?

Я уже собиралась позвонить Сасскинду, чтобы спросить его об этом, когда от него пришло письмо. Он посылал мне предварительный вариант своей книги о принципе дополнительности на горизонтах событий и о своем тридцатилетнем сражении со Стивеном Хокингом, книгу, которую Брокман убедил его написать. Я была взволнована. Получить такую книгу задолго до публикации! Я углубилась в чтение.

Ближе к концу книги Сасскинд описывал происходящее сейчас ускорение расширения Вселенной и задавался вопросом, применим ли обобщенный принцип дополнительности к нашему деситтеровскому горизонту событий так же, как он применим к горизонту событий черной дыры.

«В настоящее время мы очень мало знаем про космические горизонты, – писал он. – Природа объектов, находящихся за горизонтом, – реальные ли они, и какую роль они играют в нашем описании Вселенной – этот вопрос, может быть, является глубочайшим вопросом космологии».

– Мы прочитали ваш синопсис и пришли к мнению, что хотели бы работать с вами, но не в связи с вашей книгой.

Катинка Мэтсон позвонила, чтобы вынести вердикт нашему предложению книги «Конец реальности».

– Структура соавторства слишком непрозрачна, – сказала она. – Непонятно, при чем здесь ваш отец.

– Я понимаю, – сказала я. – Но это всегда было нашим общим делом.

– Мы не сможем продать такое соавторство, – сказала Мэтсон. – Здесь нет голоса автора. Вас не слышно. Ваши татуировки, где они?

Я съежилась. Мне была понятна ее ирония по поводу вытатуированных на моей руке слов. В течение уже многих лет мой голос не был слышен, я писала шепотом. Я сама себя едва могла расслышать в своих статьях, потому что с самого начала притворялась кем-то другим, кем-то, кто говорил иным голосом, голосом журналиста. Я, конечно, не могла услышать себя в работах, которые писала в школе под присмотром чопорного британца. И задумавшись об этом сейчас, я поняла, что Мэтсон была права. Я не слышала свой голос. Мертворожденные книги, что тоска про Алису, что «Конец реальности», – книги, представлявшие собой имитацию других книг.

– Подумайте об этом, – ласково сказала Мэтсон.

Я пообещала ей подумать и повесила трубку.

Слова Мэтсон звучали эхом в моем мозгу: нет голоса. За это долгое десятилетие я освоила лишь один-единственный способ докопаться до истины – имитация. А что, если за этой маской не скрывается ничего, и самозванец остается таким же самозванцем? Что, если я, как Кларк Кент, скидывавший свой деловой костюм, только чтобы показать другой деловой костюм, надетый под ним? Что, если я была не более чем обычный журналист, который каким-то образом убедил себя, что он приобщился к некой секретной миссии, чтобы раскрыть природу реальности, потому что тогда жизнь становится интересной и содержательной, и мой отец, будучи отцом, играл в эту игру ради меня, или, возможно, сам был подобным образом обманут? У нас было столько общих мыслей, что вряд ли было натяжкой говорить об общности наших заблуждений.

Мэтсон почувствовала, что в соавторстве мой голос был приглушен. Возможно, она была права. Может быть, это было похоже на ситуацию с Сэйфом и Скрудом. Вы нарушаете законы физики, когда пытаетесь говорить, учитывая точки зрения каждого из наблюдателей одновременно. Может быть, вы таким же образом нарушаете законы публикации. Возможно, наша книга была невозможной с самого начала. Может быть, не имело смысла пробовать написать книгу в два голоса, поскольку, складываясь, они глушат друг друга.

Внезапно я поняла, почему использование королевского «мы» так развеселило меня, когда я писала свою диссертацию. Местоимение, которое предназначалось для обозначения чистой объективности, реальности – самой сути независимой от наблюдателя науки, – было, по сути, описанием чего-то несуществующего, запрещенного физическими законами, уныло безголосого и принципиально не реального.

Единственным местоимением, которое оставляло хоть какую-то надежду на реальность, было местоимение «я», но я не была уверена, что знаю, кто это. После стольких лет использования фальшивого голоса я больше не была уверена, что у меня еще осталось что-то настоящее, что я могла бы предложить.

Где-то в мире – на полке? под стеклом? в коробке под кроватью? – лежала стопка пыльных тетрадей в твердой обложке, и где-то на рукописных страницах этих тетрадей были спрятаны решения загадок Уилера.

Встречи с его бывшими учениками не принесли ничего нового. Никто, казалось, действительно не знал, о чем думал Уилер. Единственной надеждой было узнать это прямо из первоисточника. Наше предложение издать книгу могло потерпеть неудачу, но я была полна решимости заполучить эти тетради.

В очередной раз прочесывая интернет в поисках хоть какой-то подсказки об их местонахождении, я наткнулась на стенограмму лекции, которую Чарльз Мизнер, ученик Уилера из Принстона, недавно прочел в университете Мэриленда. В середине лекции Мизнер сказал: «У Джона была привычка, я полагаю, в течение всей его жизни, все записывать в тетради… Они всегда были с ним. Когда он занимался с группой студентов в офисе, он сидел и делал заметки в ходе обсуждения. Он также делал для себя заметки о расчетах, которые он проводил, или о работах, которые он намеревался проделать. Какие были важные вопросы в физике? И так далее… Эти записные книжки, кстати, были переданы в фонд Американского философского общества в Филадельфии».

В Филадельфии?

Они были в моем родном городе?

Я сразу же открыла каталог рукописей библиотеки Американского философского общества, но тетрадей Уилера там не оказалось. Я попыталась снова… опять ничего. Я попыталась искать их через WorldCat – поиск по более чем десяти тысячам библиотек. Наконец на экране появился ответ: Коллекция Уилера, двадцать восемь томов записных книжек. А под ним сообщение об ошибке: извините, библиотеки по вашему запросу не найдены.

В конце концов я нашла ссылку на коллекцию рукописей Уилера в международном каталоге источников Американского института физики, которая подтверждала слова Мизнера о том, что журналы на самом деле хранились в фондах Американского философского общества. В нем не были указаны ни их название, ни их статус. Я решила поговорить непосредственно с сотрудниками хранилища.

Так я и сделала. Я сказала им, что мой отец и я работаем над совместной книгой об Уилере и что, даже если журналы были в ограниченном доступе, мы очень нуждаемся в них для нашего исследования. Структура нашего соавторства, может быть, и нарушала квантовый закон, запрещающий клонирование, а также и законы публикации, но я подумала, что библиотекари, вероятно, этого не заметят, и я была права. Они разрешили посмотреть записи.

Я позвонила отцу в офис, чтобы рассказать ему новость: