Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

«Я готова», — ответила она, кивнув.

«У нас были серьезные проблемы из-за асбеста, — сказал он. — Пострадала большая часть наших записей пятидесятых годов и ранее. Вместо того чтобы очистить каждую страницу записей, дабы сохранить их, администрация решила сложить все в мешки и захоронить».

Он прошел в камеру хранения рядом со своим столом, вдоль стен которой выстроились ряды полок и картотечных шкафов. В дальнем углу лицом к стене был втиснут небольшой столик. Лурц начал работать здесь с 1964 года, будучи еще двадцатилетним студентом-интерном, и имел привычку собирать документы, потенциально обладающие исторической ценностью: истории болезни, копии старых отчетов о приеме больных, которые привлекли его внимание, — наподобие малыша-сироты, поступившего слепым на один глаз и с деформациями лица, или ребенка постарше, госпитализированного без каких-либо явных психиатрических отклонений.

Лурц скрылся в хранилище, и оттуда послышалось ворчание вперемешку с громкими глухими ударами и шаркающими звуками: «Было тут несколько… я их вытаскивал пару недель назад… А! Вот они». Он вышел из камеры, неся в руках пачку распухших книг с толстыми кожаными корешками и темно-зелеными тряпичными переплетами. Все они покоробились от времени и были покрыты пылью, а толстая бумага внутри пожелтела.

«Вот отчеты о вскрытии», — произнес он, открывая первую книгу. В комнате сразу запахло плесенью. По его словам, он наткнулся на них, осматривая подвал заброшенного здания больницы где-то в восьмидесятых. Когда он впервые открыл эти книги, по столу забегали сотни жуков, прятавшихся между страниц.

Между 1910 годом, годом открытия больницы, и концом 1950-х годов, когда выяснилось, что записи повреждены, через Краунсвилльскую больницу прошли десятки тысяч пациентов. Записи о них, если бы они сохранились, могли бы несколько раз заполнить небольшое хранилище Лурца. Теперь же эта стопка — все, что осталось от Краунсвилла тех лет.

Лурц вытащил том, в котором были некоторые отчеты за 1951 год, когда умерла Эльси, и Дебора взвизгнула от волнения.

«Как вы говорите, было ее полное имя?» — спросил Лурц, ведя пальцем по списку имен, написанному аккуратным почерком рядом с номерами страниц.

«Эльси Лакс», — ответила я, внимательно разглядывая имена у него из-за плеча, в то время как мое сердце билось как сумасшедшее. Вдруг я изумленно указала на слова «Эльси Лакс», написанные на странице, и воскликнула: «О, Боже мой! Вот она!»

Дебора перестала дышать, ее лицо вдруг сделалось пепельным. Она закрыла глаза, схватила мою руку, чтобы успокоиться, и зашептала: «Спасибо тебе, Господи… Спасибо тебе, Господи».

«Ух ты. Вот так сюрприз, — сказал Лурц, — я почти не верил, что мы найдем ее в списке».

Мы с Деборой начали скакать вокруг и хлопать в ладоши. Не важно, о чем говорилось в этих записях, в любом случае мы узнаем что-то о жизни Эльси. Нам казалось, что это было лучше, чем не знать совсем ничего.

Лурц открыл страницу с данными Эльси, затем быстро закрыл глаза и прижал книгу к груди, прежде чем мы успели что-либо увидеть. «Никогда не видел фотографию из одного из этих отчетов», — прошептал он.

Он опустил книгу пониже, чтобы мы тоже могли видеть, и мне вдруг показалось, что время остановилось. Втроем мы стояли, почти касаясь головами страницы, и Дебора закричала: «О, моя малышка! Она прямо как моя дочь!.. Она прямо как Дэвон!.. Она прямо как мой отец!.. У нее гладкая оливковая кожа Лаксов».

Лурц и я молча уставились на фотографию.

На ней Эльси стояла перед стеной с нарисованными цифрами для измерения роста. Ее курчавые волосы, которые когда-то часами расчесывала и заплетала Генриетта, были с большими колтунами, которые заканчивались прямо под отметкой в пять футов позади девочки. Ее когда-то красивые глаза были выпучены, слегка налиты кровью и почти закрыты из-за отека. Она плакала и глядела куда-то чуть ниже уровня фотоаппарата, ее лицо было уродливым и почти неузнаваемым, ноздри были воспалены и в соплях; губы распухли почти в два раза по сравнению с нормальным размером и были окружены глубоким темным кольцом потрескавшейся кожи; язык распух и выдавался изо рта. Казалось, она кричит. Голова Эльси была неестественно развернута влево, ее подбородок подняли и удерживали на месте две большие белые руки.

«Она не хочет так поворачивать голову, — прошептала Дебора. — Почему они так держат ее?»

Никто не ответил. Мы все просто стояли, уставившись на эти большие белые руки на шее Эльси. Они были женственными, с тщательно сделанным маникюром, слегка розоватыми — такие руки ожидаешь увидеть в рекламе лака для ногтей, а не на горле плачущего ребенка.

Дебора положила свою старую фотографию Эльси, где она еще маленькая девочка, рядом с новой фотографией.

«О, она была красивой», — прошептал Лурц.

Дебора провела пальцем по лицу Эльси на сделанной в Краунсвилле фотографии. «Кажется, будто она задается вопросом, где я, — сказала она. — Кажется, ей нужна ее сестра».

Фотография была верхним углом скреплена с отчетом о вскрытии Эльси, который я и Лурц начали читать, произнося некоторые фразы вслух: «Диагноз „идиотия“… напрямую связан с сифилисом… самопроизвольная рвота, вызванная тем, что больная засовывала пальцы в горло за шесть месяцев до смерти». В конце говорилось, что ее «рвало кофеподобной субстанцией», которая, возможно, была сгустками крови.

Как только Лурц прочел вслух фразу «рвало кофеподобной субстанцией», в кабинет ворвался низенький толстый лысый мужчина в темном деловом костюме, который приказал мне прекратить делать заметки и потребовал сообщить, что мы здесь делаем.

«Это члены семьи пациентки, — отрывисто ответил Лурц. — Они пришли посмотреть медицинские записи больной».

Мужчина замолчал, посмотрел сначала на Дебору, потом на меня: невысокая пятидесятилетняя черная женщина и высокая двадцатилетняя белая женщина. Дебора сжала свою палку и пристально посмотрела ему в глаза; ее взгляд почти умолял его вступить с ней в бой. Она залезла в сумку и вытащила три листка бумаги: свое свидетельство о рождении, свидетельство о рождении Эльси и официальный документ, дающий ей право выступать доверенным лицом Эльси. Дебора потратила не один месяц, чтобы получить этот документ — на тот случай, если кто-то попытается помешать ей делать именно то, чем мы занимались в данный момент.

Она передала документы мужчине, который схватил книгу с отчетами о вскрытии и принялся читать. Мы с Деборой глядели на него, и обе были настолько разозлены его попыткой нас остановить, что не понимали, что перед нами — один из немногих официальных представителей больницы, кто когда-либо пытался защитить частную жизнь семьи Лакс.

«Может ли Дебора получить копию отчета о вскрытии?» — спросила я.

«Да, может, — ответил он, — если напишет письменный запрос». С этими словами он схватил со стола лист бумаги и передал его Деборе.

«Что я должна написать?» — поинтересовалась она.

Лурц начал диктовать: «Я, Дебора Лакс…»

Через несколько минут она составила официальный запрос на медицинские записи на обрывке бумаги, передала его Лурцу и сказала: «Еще мне нужна как следует увеличенная копия этой фотографии».

Прежде чем пойти снимать копии, Лурц, за спиной у которого неотступно маячил лысый мужчина, передал мне пачку фотографий и документов, чтобы я их посмотрела во время его отсутствия. Первым документом в пачке оказалась статья из Washington Post за 1958 год — три года спустя после смерти Эльси — со следующим заголовком:

ПЕРЕПОЛНЕННАЯ БОЛЬНИЦА «ТЕРЯЕТ» БОЛЬНЫХ, КОТОРЫХ МОЖНО БЫЛО БЫ ВЫЛЕЧИТЬ

Из-за нехватки персонала в Краунсвилле больные становятся хрониками

Прочтя заголовок, я сразу перевернула статью текстом вниз и положила себе на колени. Сначала я решила вообще не показывать ее Деборе. Я подумала, что, возможно, мне стоит сначала прочесть статью самой, чтобы я могла подготовить Дебору к любым ужасам, которые, может быть, нам придется узнать. Но она выхватила статью у меня из рук и прочла заголовок вслух, после чего ошеломленно подняла глаза.

«Это хорошо, — заявила она, ткнув пальцем в крупную иллюстрацию, на которой была группа людей в различных состояниях, свидетельствовавших о безнадежности: некоторые держались за голову, другие лежали на полу или скучивались по углам, — хочу повесить ее дома на стену». Она вернула мне статью и попросила прочесть ее вслух.

«Ты уверена? — уточнила я — Возможно, тут говорится о таких вещах, которые могут сильно расстроить. Хочешь, я сначала прочитаю сама и расскажу тебе, о чем тут написано?»

«Нет, — резко ответила она. — Он же нам сказал, что у больницы не было денег, чтобы ухаживать за черными».

Она шла у меня за спиной и из-за плеча следила, как я читала, затем быстро просмотрела страницу и указала на несколько слов: «Отвратительные? Страшные палаты для черных?»