Ребекка Склут - Бессмертная жизнь Генриетты Лакс

«Вот это да, — произнес Лоуренс, качая головой. — Вот так чудо!»

Вдруг в сетчатую дверь влетел Сонни, крича: «Мисс Ребекка тут еще жива?» — и встал, изогнувшись вбок, в дверном проеме между кухней и гостиной.

— Похоже, вы прошли проверку, — сказал он, указывая на мою наполовину пустую тарелку.

— Мисс Ребекка рассказывает мне о маминых клетках, — произнес Лоуренс. — Удивительные вещи она рассказала. Ты знаешь, что клетки нашей матери будут использовать для того, чтобы вернуть зрение Стиви Уандеру?

— Ну, на самом деле, в глаза людям помещают не ее клетки, — уточнила я, запнувшись. — С помощью ее клеток была разработана технология, чтобы выращивать роговицы других людей.

— Удивительно, — сказал Сонни. — Я об этом не знал, но как-то президент Клинтон сказал, что появление вакцины от полиомиелита стало одной из важнейших вещей, случившихся в XX веке, и ее клетки тоже приняли в этом участие.

— Удивительно, — повторил Лоуренс.

— Так и есть, — Сонни медленно развел руками и шагнул в сторону, дав дорогу своему восьмидесятичетырехлетнему отцу Дэю, который пошатывался позади сына на нетвердых ногах.

Дэй почти неделю не выходил из дома из-за носового кровотечения, которое не удавалось остановить. Теперь он стоял в дверях в выцветших джинсах, фланелевой рубашке и голубых пластиковых шлепанцах, хотя на дворе стоял январь. Худой и болезненный, он с трудом удерживал себя в вертикальном положении; его светло-коричневое лицо с годами загрубело и покрылось морщинами, но осталось мягким, будто пара сильно поношенных рабочих ботинок. Его серебристые волосы покрывала такая же, как у Сонни, черная кепка.

«У него гангрена ступней, — сказал Сонни, указывая на пальцы Дэя. Они были несколько темнее кожи на других частях тела и покрыты болячками. — В обычной обуви у него очень болят ноги».

Гангрена уже распространялась от пальцев к коленям, и врач посоветовал Дэю ампутировать пальцы. Однако тот отказался, сказав, что не хочет, чтобы врачи кромсали его, как Генриетту. В свои пятьдесят два года Сонни вел себя так же: доктора сообщили ему о необходимости проведения ангиопластики [операции по восстановлению нормального просвета в сосудах], однако он поклялся, что никогда на это не пойдет.

Дэй присел рядом со мной; коричневые пластмассовые солнечные очки скрывали его постоянно слезящиеся глаза.

«Пап, — прокричал Лоуренс, — ты знаешь, что мамины клетки помогут вернуть зрение Стиви Уандеру?»

Дэй медленно качнул головой. «Не-а, — пробормотал он. — До сих пор не знал. Меня уже ничем не удивишь».

Неожиданно раздался глухой удар в потолок и шум, как от чьих-то шагов, и Лоуренс вскочил со стола и бросился на кухню. «Без утреннего кофе моя жена — сущий огненный дракон, — объяснил он. — Так что лучше я его приготовлю». Было два часа пополудни.

Через несколько минут Бобетта Лакс спустилась по лестнице вниз и медленно прошла в гостиную в линялом голубом махровом халате. Все замолчали, пока она шла на кухню, не произнеся ни слова и даже ни на кого не глянув.

Бобетта производила впечатление шумной персоны в спокойном состоянии, женщины — обладательницы громового хохота и буйного нрава, которые могут прорваться в любую минуту. От нее так и исходило «Не лезьте ко мне». Ее лицо было суровым, и она смотрела прямо перед собой. Она знала, зачем я оказалась здесь, и много чего могла сказать на эту тему. Однако казалось, что сама мысль говорить со мной — с очередным белым, которому что-то понадобилось от семьи — чрезвычайно утомила ее.

Она скрылась на кухне, и Сонни сунул Дэю в руку помятый клочок бумаги — отпечатанную на принтере копию фотографии Генриетты, где та держит руки на бедрах. Сонни схватил с центра стола мой магнитофон, передал его Дэю и сказал: «Ладно, пап, у мисс Ребекки к тебе вопросы. Расскажи ей, что знаешь».

Дэй принял магнитофон из рук Сонни и не вымолвил ни слова.

«Она просто хочет знать все, о чем тебя всегда спрашивает Дейл», — уточнил Сонни.

Я спросила Сонни, может ли он позвонить Деборе и узнать, придет ли она, но Лаксы рассмеялись и покачали головами.

«Дейл сейчас ни с кем не хочет говорить», — ответил Сонни.

«Это потому, что она от этого устала, — проворчал Дэй. — Они всегда задают вопросы и спрашивают о всяких вещах, она все отвечает и отвечает, а в обмен ничего. Даже открытку не дали ей».

«Угу, — подтвердил Сонни, — верно. Все они хотят все узнать. И мисс Ребекка хочет того же. Так что давай, папочка, расскажи ей, чтобы уж покончить с этим делом».

Но Дэй не хотел говорить о жизни Генриетты.

«Сначала я услышал, что у нее рак, — произнес он, почти дословно повторяя то, что уже многие годы рассказывал уже дюжинам журналистов. — Мне позвонили из больницы Хопкинса и сказали прийти, потому что она умерла. Они спросили разрешения оставить Генриетту у себя, но я не согласился. Я сказал: „Не знаю как, но вы ее убили. Не дам еще ее резать“. Но позже моя кузина сказала, что это никому не повредит, ну, я и разрешил».

Дэй стиснул три оставшихся зуба. «Я не подписал бумаги, — сказал он. — Я только сказал им, что можно делать скрытие. И ничего больше. Эти доктора никогда ничего не говорили о сохранении ее живой в пробирках или о выращивании клеток. Они сказали мне, что хотят сделать вскрытие и посмотреть, вдруг это может помочь моим детям. А я всегда попросту твердо знал: они — это доктора, и надо делать так, как они сказали. Я не знаю столько, сколько они. И эти врачи сказали, что, если я отдам им мою старушку, они могут использовать ее для изучения этого рака и, может быть, это поможет моим детям, моим внукам». «Ага, — воскликнул Сонни. — Они сказали, что это может помочь его детям, если те тоже заболеют раком. У него было пятеро детей, и что ему еще оставалось делать?»

«Когда я пришел туда после ее смерти, они знали, что эти клетки уже росли, — произнес Дэй, тряся головой. — Но они ничего мне об этом не сказали. Они только спросили, можно ли ее разрезать и посмотреть насчет того рака».

«Так что еще нам ждать от больницы Хопкинса? — крикнула Бобетта из кухни, где она смотрела по телевизору мыльную оперу. — Я бы туда даже ногти стричь не пошла».

«М-ммм, хм-хммм», — громко промычал ей в ответ Дэй, ударяя по полу своей серебристой палкой, как восклицательным знаком.

«Раньше они делали дела, — сказал Сонни. — Особенно с черными. Больница Джона Хопкинса была известна своими экспериментами над черными людьми. Они похищали их на улице…»

«Это верно! — подтвердила Бобетта, появившись в двери кухни со своим кофе в руках. — Это всем известно».

«Они попросту похищали их на улице», — повторил Сонни.

«Хватали людей!» — еще громче крикнула Бобетта.

«Опыты на них ставили!» — воскликнул Сонни.

«Вы бы удивились, если бы знали, сколько людей пропадало в Восточном Балтиморе, когда я была девчонкой, — сказала Бобетта, качая головой. — Говорю вам, я здесь жила в пятидесятых, когда они заполучили Генриетту, и нам не разрешали вообще приближаться к больнице Хопкинса. Когда мы были маленькими, с наступлением темноты мы должны были сидеть на ступеньках, иначе Хопкинс мог до нас добраться».

Лаксы не были единственными, кто в свои юные годы слышал истории о том, что больница Хопкинса и другие больницы забирали черных людей. Как минимум с XIX века устные предания черных изобиловали рассказами о «ночных докторах», похищавших черных людей для исследований. И за этими историями крылась тревожная правда.

Некоторые из этих историй были инспирированы белыми владельцами плантаций, которые хотели воспользоваться издавна бытовавшей у африканцев верой в духов, приносящих болезни и смерть. Чтобы отбить у рабов желание встречаться друг с другом или убегать, рабовладельцы рассказывали истории об отвратительных исследованиях, проводимых с телами черных, после чего облачались в белые простыни и крались в ночи, изображая духов, пришедших заразить черных болезнью или похитить их для исследований. Позднее эти простыни превратились в ку-клукс-клановские белые плащи с капюшонами.

Однако «ночные доктора» были не просто выдуманы для запугивания. Многие врачи испытывали на рабах лекарства и оперировали их, разрабатывая новые хирургические техники, — зачастую даже не применяя обезболивания. Страх перед «ночными докторами» еще более возрос в начале 1900-х годов, когда черное население мигрировало на север в направлении Вашингтона (округ Колумбия) и Балтимора.

Вскоре стали распространяться известия о медицинских школах, предлагавших деньги в обмен на тела. Тела черных в плановом порядке извлекались из могил для исследований, и существовала целая подпольная индустрия по поставке в учебные заведения Севера тел черных с Юга для занятий по анатомии. Порой тела прибывали одновременно дюжинами в бочках с надписью «Скипидар».