Дайан Китон - Кое-что ещё…

В Нью-Йорке я снова начала делать коллажи. Например, была у меня серия под названием “Стиснув зубы” – с фотографиями гнилых зубов, поверх которых я наклеивала надписи вроде “Ну надо же, сколько в зубах всего интересного”, “Пациент средних лет был доставлен в хирургическое отделение стоматологической больницы. Его заболевание представляет собой интереснейший случай волосатости языка” или “Так называемые «зубы Хатчинсона» – первый признак врожденного сифилиса”. Еще у меня был черный дневник, который я называла “похоронным”. Туда я вклеивала фотографии людей из журналов, стирала им лица, рисовала на их месте штампик “извещение о смерти” и подписывала разными именами. Ужас.

Еще у меня была стопочка маленьких записных книжек, которые я заполняла цитатами из старых книг с блошиного рынка на Двадцать шестой улице: “Я брежу”. “Боль. Боль. Боль. Боль”. “Кто я?” “Мы все умрем”. “Безжалостный замкнутый круг обжорства”. “ – Не делай этого, – настаивала она. – Не надо”.

Что самое странное, все, что я написала выше, – чистая правда.

Конечно, все мои творческие потуги мало чем отличались от вышивки крестиком или плетения корзин. Просто еще один способ убежать от неизбежной встречи с килограммовой коробкой козинаков. Не думаю, что мой способ решения психологических проблем имел что-то общее с мамиными коллажами, увлечением писательством и фотографией. Мне повезло – я была молода и имела больше возможностей для преодоления своих трудностей и нервного расстройства, диагностированного доктором Ландау. А мама была совершенно одна.

В те дни любые культурные события в моей жизни происходили благодаря моему бойфренду Вуди Аллену. Он водил меня в кино – так мы посмотрели “Персону” Ингмара Бергмана и “Скромное обаяние буржуазии” Луиса Бунюэля. Вместе мы смотрели сквозь окна на картины немецких экспрессионистов, выставленные в галерее Сержа Сабарски. Мы ходили в музей современного искусства и были на выставке Дианы Арбус, которую курировал Джон Шарковский. Я ходила на курсы рисования и шелкографии. Училась фотопечати. Благодаря доктору Ландау ознакомилась с концепцией противостояния “тогда” и “сейчас” и концепцией последовательности “сейчас”, произошедшего из-за “тогда”. Она рассказала мне о фрейдистской теории о “зависти к пенису”. Феминистки считали, что она унижает женщин, описывая их как неудавшихся мужчин. Мы с доктором Ландау принялись обсуждать зависть – и выяснили, что я полна зависти, с которой я должна разобраться, если хочу избавиться от своих недостатков.

Я скучала по маме, и доктор Ландау в какой-то мере заменила мне ее. Она не умела так хорошо слушать, как мама. Мы не сидели с ней на кухне за столом и не хохотали вдвоем над глупыми шутками. Но она изменила мою жизнь. Она не подбирала слов, а просто тихо слушала мой поток сознания, пытаясь направить его из мира фантазий в мир реальный.

Доктор Ландау понимала, что в мире помимо Дайан Холл живут и другие люди. Она хорошо знала людей и пыталась соотнести мои грандиозные ожидания от жизни с реальностью. Она считала, что реальная жизнь интереснее всяких фантазий, но я ее не слушала. Привольная жизнь ординарной особы никогда не привлекала меня. И, как ни старалась убедить меня доктор Ландау, у меня так и не вышло найти тихий приют в объятиях какого-нибудь мужчины.

В тот год я наконец съехала из студии с ванной на кухне и нашла себе новую квартиру на пересечении Семьдесят третьей и Третьей улиц. Я была за три тысячи миль от мамы – слишком далеко, чтобы чувствовать вину за то, что бросила ее одну. Я с головой погрузилась в работу, чтобы залечить раны, которые я сама же себе и нанесла, и удержаться подальше от туалета в конце коридора. Для меня на первое место вышла работа.

Моя карьера

В 1971-м я получила роль в сериале “ФБР” Ефрема Цимбалиста-младшего. И вот что я об этом помню: ни-че-го. Кроме того, что перед началом съемок продюсеры пробили меня по полицейской базе.

Кроме того, я была приглашенной звездой в популярнейшем сериале Майка Коннорса “Манникс”. Я появилась в эпизоде под названием “Цвет убийства”, где мне надо было произнести двухстраничный монолог. Я играла вооруженную пистолетом убийцу, которая с криками и воплями бегает по огромному складу, прежде чем сломаться и во всем признаться. Я была уверена, что не справлюсь с такой работой, и, разрыдавшись, попросила отдать роль кому-нибудь еще. Коннорс, по прозвищу “Тач”,[7] которым наградил его тренер Джон Вуден, когда Майк еще играл в баскетбольной команде Калифорнийского университета, попросил всех уйти с площадки. Он прошелся со мной по сценарию, и вместе мы отрепетировали сцену несколько раз подряд. Удивительный человек. Не всякий будет столь любезен, чтобы уделить время перепуганной начинающей актрисе. Майку уже восемьдесят шесть лет, а он до сих пор полон сил, бодр и влюблен в Мэри Лу, с которой они уже больше пятидесяти лет вместе.

В 1972 году вышел фильм “Сыграй еще раз, Сэм”, и я ухватила удачу за хвост – ну или так я думала в то время. К актерскому составу присоединилась Сьюзан Анспак, которая играла с самим Джеком Николсоном в “Пяти легких пьесах”. Она была загадочной и непонятной, и я никак не могла понять, в чем ее секрет, – пока однажды она не подошла ко мне и не посоветовала улыбаться поменьше. Чтобы морщины не появились.

Первый “Крестный отец” больше всего запомнился мне тем, что на его съемках я познакомилась с Диком Смитом, знаменитейшим гримером, и Ал Пачино. Это Дик придумал надеть на меня пятикилограммовый блондинистый парик, тяжелый, как мешок кирпичей. Я ненавидела этот парик почти так же сильно, как и красную помаду и костюмы с накладными плечами от Теадоры Ван Ранкл, в которые меня наряжали на съемках. Мне казалось, что моя внешность совершенно не соответствует моему персонажу – элегантной, богатой и ухоженной женщине. Я уверена, что, если бы не Ал Пачино, меня бы обязательно уволили. Дело в том, что “Парамаунт” буквально умоляли Копполу уволить Ала, пока не увидели сцену, в которой Майкл Корлеоне убивает капитана МакКласки. На фоне всех этих разборок моя бездарность прошла незамеченной. В конце концов, не так уж было и важно, заменят меня другой актрисой или нет, – я была всего лишь девицей в блондинистом парике.

С Пачино я впервые столкнулась в баре “О’Нилс” возле Линкольн-центра. За участие в спектакле “Носит ли тигр галстук” Ала тогда назвали “самой многообещающей звездой Бродвея”. Перед началом прослушиваний для “Крестного отца” нам с Алом велели познакомиться друг с другом. Я очень нервничала. Первым, что бросилось мне в глаза, был размер его носа – он у Ала был длинный, как огурец. Второе впечатление: какой он подвижный. Кажется, он тоже тогда нервничал. Не помню, обсуждали мы сценарий или нет. Помню только его отличный римский нос, расположившийся посередине интересного, неординарного лица. Помню, я еще подумала: жаль, что мы оба несвободны. Как бы то ни было, в последующие двадцать лет Ал не раз и не два заставлял мое сердце биться чаще.

В 1973 году я впервые снялась в фильме, режиссером которого выступил Вуди Аллен. Это была комедия “Спящий”, и все шло совершенно прекрасно вплоть до того дня, пока Вуди не решил, что его не устраивает одна из сцен. Он ушел в свой трейлер и вернулся спустя полчаса с абсолютно новым сценарием в руках. Его персонаж превратился в Бланш Дюбуа из “Трамвая «Желание»”, а мой – в Стэнли Ковальски, которого когда-то играл Марлон Брандо. Я общалась с Брандо ровно дважды. Первый раз – на чтениях “Крестного отца”. Второй раз – когда он прошел мимо меня на съемочной площадке и обронил: “Отличные сиськи”. Вряд ли этот опыт мог как-то помочь мне в работе над ролью. В конце концов мне пришла в голову цитата из “В порту”: “Я мог иметь занятие. Я мог иметь врагов. Я мог быть кем угодно вместо бродяги, которым я являюсь”. Я повторяла ее снова и снова, пока не выучила наизусть. В конце концов мы отсняли отличную пародию на “Трамвай «Желание»”. А у меня в голове навечно поселилась фраза “Я мог быть кем угодно вместо бродяги, которым я являюсь”.

“Крестный отец. Часть вторая”

Я в ужасе ждала, пока Фрэнсис и Ал репетировали сцену “Это был аборт”. Я твердила себе, что мне плевать на “Крестного отца” и Пачино, но это была неправда. Особенно в том, что касалось Ала. Он тогда встречался с Тьюзди Уэлд. Джилл Клейберг его больше не интересовала – как и многие прошлые увлечения. Ал стал знаменитостью, легендарным актером, звездой. Он был Майклом Корлеоне. Он был Фрэнком Серпико. К моменту репетиций мы с ним не разговаривали – не помню почему. То ли я чем-то его обидела, то ли еще что. Зато до этого мы с ним вполне дружески общались – я даже научила его водить, прямо на парковке отеля “Каль-Нево” у озера Тахо. Помнится, Ал все время путал тормоз с газом и никак не мог запомнить, как включать левый поворотник, а как – правый. Что еще хуже, он все время держал ногу на педали газа, сколько бы я ему ни твердила, что для остановки лучше все-таки нажимать на тормоз. Мы с ним тогда здорово посмеялись. Правда, понервничать тоже пришлось.