Татьяна Иванова - Москва в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова

В августе 1830 года в Москву приезжал великий князь Михаил Павлович, благоволивший к Булгаковым. Он видел Костю маленьким и теперь потребовал, чтобы Булгаков привез к нему сына. Оба описали этот визит в письмах в Петербург. В сцене визита Костя рисуется таким, как он дан в эпиграмме Лермонтова. Ободренный ласковым приемом великого князя, мальчик садится на своего конька и начинает каламбурить со спокойной самоуверенностью профессионала.

«Великий князь так был милостив ко мне и так ободрил ласками своими, что я пустился на каламбуры, любезный дядинька».

Михаил Павлович спросил Костю, понравился ли ему в саду фонтан. Весь разговор шел по-французски. Костя ответил, не задумываясь: «J'aime beaucoup ses fables, monsieur»[133]. Великий князь рассмеялся и сказал: «А, и ты упражняешься в роде сем?»

Поражает тот расчет на эффект, та профессиональная выдержка, с которой преподносит свои каламбуры Костя. Он идет в этом отношении гораздо дальше своего отца, смущенного его непринужденным поведением в присутствии великого князя. Таким шутом-профессионалом рисует его Лермонтов:

На вздор и шалости ты хватИ мастер на безделкиИ, шутовской надев наряд,Ты был в своей тарелке;За службу долгую и трудАвось на место классаТебе, мой друг, по смерть дадутЧин и мундир паяса[134].

В своей эпиграмме Лермонтов предвосхищает и дальнейшее. Гвардейскому поручику Булгакову очень многое сходило с рук благодаря его шутовским проделкам с Михайлом Павловичем, который был грозой гвардии и осуществлял в русской армии николаевскую систему муштры. Булгаков пользовался его неизменным расположением.

Яркий пустоцвет, не способный к упорному труду и настойчивому стремлению к цели, К. А. Булгаков не развил своих разносторонних дарований и не сделал служебной карьеры. Позднейшие шутовские выходки К. А. Булгакова в Петербурге, его «шалости», «мастерство» на «безделки», по меткому выражению Лермонтова, – все это лишено было какой-либо практической цели.

В драме «Маскарад» Лермонтов в характеристике князя Звездича дает оценку людям, близким к типу К. А. Булгакова: «бесхарактерный, безнравственный, безбожный, самолюбивый, злой, но слабый человек»[135].

Героини мадригалов

Новогодние мадригалы Лермонтова являются своеобразным выпадом юного поэта против фамусовской Москвы. Он подчеркивает в них все то, что выделяет девушек, которым посвящены мадригалы, из светской толпы: ум и оригинальность, талантливость, неспособность ко лжи. Бартенева и Додо обе занимаются искусством. Додо Сушкова – поэтесса, Полина Бартенева – певица.

Додо и Полина хорошо знакомы между собой. Сушкова не раз посвящала Бартеневой стихи и воспевала порывистый и глубокий, чистый и свежий ее голос:

Она поет… и сердцу больно,И душу что-то шевелит,И скорбь невнятная томит,И плакать хочется невольно[136].

В стихотворении, адресованном Бартеневой, Лермонтов дает возвышенное, романтическое понимание искусства, очень далекое от взгляда на искусство как на развлечение, лекарство от скуки, праздности и безделья, типичного для фамусовской Москвы.

1. Бартенева

Описывая новогодний маскарад в «Благородном собрании» и говоря о том, что некоторые маски раздавали стихи, Шаликов сообщает, что одно стихотворение было поднесено той, которая «недавно восхищала нас Пиксисовыми вариациями» [137].

Вариации Пиксиса пела на благотворительном концерте 15 ноября 1831 года Прасковья Арсеньевна Бартенева.

Бартенева – девушка из обедневшей дворянской семьи. Благодаря прекрасному голосу ее приглашали на балы.

Скажи мне: где перенялаТы обольстительные звуки,И как соединить моглаОтзывы радости и муки?Премудрой мыслим вникалЯ в песни ада, в песни рая,Но что-ж? – нигде я не слыхалТого, что слышал от тебя я![138]

Так приветствовал под новый год юный поэт Лермонтов юную певицу.

Несколько месяцев спустя в ее альбом напишет стихи другой знаменитый поэт:

Из наслаждений жизниОдной любви музыка уступает,Но и любовь Гармония.

Эти строки из драмы «Каменный гость» вписаны Пушкиным 5 октября 1832 года в альбом в коричневом сафьяновом переплете, с бронзовыми застежками. Альбом принадлежал, как о том свидетельствует надпись, Pauline Bartenieff[139].

2. Додо

Додо Сушкова[140] очень популярна среди передовой молодежи конца 20-х – начала 30-х годов. Современник Лермонтова – Огарев много лет спустя вспоминал девушку, жившую у Чистых прудов[141]. Она была в той счастливой поре юности, когда «жизнь нова», «сердце живо», «и вера в будущность жива».

Я помню (годы миновали!)…Вы были чудно – хороши;Черты лица у вас дышалиВсей юной прелестью души[142].

Этой девушке-москвичке Лермонтов посвятил новогодний мадригал:

Додо

Умеешь ты сердца тревожить,Толпу, очей остановить.Улыбкой гордой уничтожить,Улыбкой нежной оживить;Умеешь ты польстить случайноС холодной важностью лицаИ умника унизить тайно.Взяв пылко сторону глупца! –Как в Талисмане стих небрежный,Как над пучиною мятежнойСвободный парус челнока,Ты беззаботна и легка.Тебя не понял север хладный;В наш круг ты брошена судьбой,Как божество страны чужой,Как в день печали миг отрадный! – [143]

В стихотворении Лермонтова есть намек на конфликт между Додо и светским обществом. «Тебя не понял север хладный», – говорит ей поэт. Дело в том, что Додо поступала вопреки предрассудкам, нарушала законы светского общества. Писать стихи считалось неприличным для светской девушки. Стихотворение Додо «Талисман» было даже опубликовано, правда, без ее ведома, в альманахе «Северные цветы» на 1831 год. Юная поэтесса выдержала семейную бурю и подверглась осуждению в гостиных фамусовской Москвы.

В новогоднем мадригале, посвященном Додо, Лермонтов не имел возможности упомянуть о других ее стихах, которые он, конечно, знал. Много лет спустя Огарев вспоминает «заветную» тетрадь Додо:

В те дни, когда неугомонноИскало сердце жарких слов,Вы мне вручили благосклонноТетрадь заветную стихов.Не помню – слог стихотворенийХорош ли, не хорош ли был,Но их свободы гордый генийСвоим наитьем освятил.С порывом страстного участьяВы пели вольность, и слезойПочтили жертвы самовластья,Их прах казненный, но святой.Листы тетради той заветной Я перечитывал не раз,И снился мне ваш лик приветный,И блеск, и живость черных глаз[144].

Тетрадь до нас не дошла. Но среди бумаг декабриста Захара Григорьевича Чернышева было найдено одно из стихотворений заветной тетради Сушковой – Додо.

Послание к страдальцам

Соотчичи мои, заступники Свободы, –О вы, изгнанники за правду и закон, –Нет, вас не оскорбят проклятием народы.Вы не услышите укор земных племен!Удел ваш не – позор, но – слава, уваженье,Благословения правдивых сограждан,Спокойной совести, Европы одобренье,И благодарный храм от будущих Славян!

Сушкова выражала надежду, что революция уничтожит деспотизм, свергнет царя, и тогда свободные «сограждане» совершат «тризну» в честь погибших:

Быть может… вам и нам ударит час блаженныйПаденья варварства, деспотства и царей,И нам торжествовать придется мир священныйСпасенья Россиян и мщенья за друзей!Тогда в честь падших жертв, жертв чистых, благородныхМы тризну братскую достойно совершим,И слезы сограждан ликующих, свободныхНаградой славною да будут вечно им!..

«(писано когда мне было 15 лет)»

«Захару Гриторьевичу Чернышеву, в знак особенного уважения, от Граф. Евдокии Ростопчиной»[145].

Это стихотворение, обращенное пятнадцатилетней Сушковой к сосланным декабристам, ставит ее в ряды передовой молодежи 20-30-х годов.