Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров

ее, а потом рассудительно качал головой. А она поправляла очки и смеялась — такой смешной ее Сашка, такой сильный, она висит на его руке, а он и не чувствует.

— Молодец Дарья Петровна, я не думал, что она тебя отпустит.

— С тобой отпустит хоть на край света.

— Ну все-таки. Она могла бы сказать, что ты недавно приехала.

— И ты не взял бы меня с собой?

— Конечно нет. Мы должны быть чуткими. У матерей не совсем просто на душе, когда их дочери выходят замуж.

— Подумаешь — муж! — озорно воскликнула Алла. — Муж объелся груш. — Она остановилась и, опершись на его руку, высыпала из туфли песок. — Мужик!

Теперь и он засмеялся. Оба вспомнили, как она провожала его из Москвы. Проводница прохаживалась вдоль вагона и смотрела на них.

— Мужик, что ли? — не выдержала она, когда Саша отошел к киоску.

— Нет, — ответила Алла.

— Брат?

— И не брат…

— Кто же, стало быть?

— Друг.

— Надо ведь! — недоверчиво покачала головой проводница. — Поди ж ты!

…Он провел ее среди куч кирпича и шлака. У темного окна, через которое просвечивалась газета, Саша приложил палец к губам. Они тихо пробрались к подъезду. В коридоре, где пахло известкой и сыростью, он поставил у ног сумку и, обняв Аллу, ткнулся в ее очки.

— Мне надоели твои шарики, я целую резину, — взмолился он.

— А вдруг кто-то поднимется и включит свет? — зашептала она. Нащупав ногами кирпич, встала на него, чтобы не тянуться.

— Коридор поворачивает направо, не увидят. И потом мы не тратим время на поиски выключателя. И вообще сейчас модно целоваться на виду.

Ее плащ шуршал и обжигал ему руки. Гулкий ночной коридор, казалось, прислушивался и повторял за ним жаркие, нестареющие слова. Оба вздрогнули, когда под ногами свалилась сумка и звякнули бутылки.

— Ни яких умов для кохання, — вздохнул он, удивляясь своей внезапной украинской речи.

Алла выскользнула из его рук, и он поднял сумку. Пробираясь вдоль стены, он поддерживал Аллу под руку. Но она все равно на что-то натыкалась и повисала на нем, ребячливо поджимая ноги. У двери Саша нашарил выключатель, они зажмурились от яркого света.

— Это у нас приемная, — показал Глушко на коридор. — Сейчас я вынесу тебе стул. Ты подождешь, пока они оденутся.

Он нырнул в скрипнувшую дверь и сейчас же, осторожно пятясь, вынес стул.

— Храпят, черти, — сообщил он. — Пришпилю плакат и начну побудку.

Саша чмокнул ее в улыбающиеся губы и ушел на цыпочках.

Он добрался до стола. Обойдя его, достал из-под кровати свернутую трубкой бумагу. На тумбочке, заготовленные с вечера, лежали кнопки. Сняв туфли, подошел к кровати Виталия и приколол к стене бумагу. Потом поставил на стол бутылки и включил свет. Зарубин перестал храпеть. Повернувшись на бок, он высунул из-под одеяла желтую плоскую пятку.

— Подъем! — закричал Глушко.

— А белена — она какая на вкус? — спросил охрипший спросонья Великанов и сразу потянулся к сигаретам.

— При чем здесь белена? Карпухин может проспать собственный час рождения.

— Опять пожар? — поинтересовался Зарубин.

Он пялил глаза на свет и ничего не понимал. Увидел над кроватью Карпухина старательные гуашевые буквы на бумаге, прочитал без выражения:

— «Чтобы счастлив был Карпухин, оттаскай его за ухи». — Зло упал на подушку и закрылся с головой одеялом. — Совести у вас нет и человечности. Я вам не мальчик! — доносилось из-под одеяла.

И только Виталий продолжал сладко посапывать во сне.

— Ребята, за дверью женщина, — предупредил Саша. — Ровно в три часа мы должны поднять тост за новорожденного Карпухина.

Он подошел к Виталию и сбросил с него одеяло.

— Коля, помоги!

Вдвоем с Великановым они напялили на Карпухина брюки.

— А кто за дверью-то? — с тревогой спросил Зарубин.

— Невеста, — коротко объяснил Глушко.

Через несколько минут он церемонным жестом пригласил Аллу. Зарубин поспешно заправлял кровать.

— Здравствуйте! — сказала девушка смущенно и остановилась на пороге. Глазами она умоляла Сашку подойти к ней, спасти ее. Но Глушко, согнувшись в полупоклоне, застыл посреди комнаты, пока она не подошла к столу, заставленному бутылками и немудрящей едой.

— Здравствуйте! — нестройно ответили Великанов и Зарубин, серьезные, словно их подняли для эксгумации.

— Начнем? — спросил Глушко, рассудив, что ночное время дорого.

Он взял у Аллы ненавистные шары и устроил их на кровати Золотарева. Все разобрали свои стаканы и подошли к Карпухину.

Виталий — очки на носу — спал, прислонившись к стене. Великанов минуту назад, как скульптор, работал над этой позой, добиваясь от фигуры беспечности и легкомыслия.

— По-зда-вля-ем! — гаркнула комната по команде Глушко. Пустой коридор и даже ночная улица поддержали и повторили: «По-зда-вля-ем!»

Виталий испуганно открыл глаза. Оглядев комнату, он плюхнулся на подушку и пробормотал:

— Чего только не приснится…

Великанов поднял его и дружески посоветовал:

— Сообрази, зачем мы тебя разбудили.

Карпухин снова открыл глаза и спросил у Николая:

— Чего тебе надобно, старче?

Увидев перед собой стакан с вином, быстро сам себе ответил:

— Да мне бы бутылочку старочки!

— По-зда-вля-ем! — снова грохнула комната, а за окном этот раскатистый шум подхватили собаки из больничного вивария.

— Ба, у нас Белоснежка! — восхитился Виталий, окончательно приходя в себя и удивленно разглядывая Аллу. — Я счастлив чувствовать себя последним из семерых гномов!

Она засмеялась и протянула ему руку.

— Таким я вас и представляла…

Скоро не мешкая уселись за стол. Разложили закуску. Тарелок оказалось всего три. Их прихватила Алла, знавшая, что в мужских общежитиях принято обходиться без посуды. Но ей пришлось уступить Сашке, который стал ворчать, когда она попыталась положить в сумку хотя бы десяток тарелок.

Придвинулись. Подождали, не родится ли какой оригинальный тост. Но долго ждать не стали, чокнулись — просто за Виталия Карпухина, за его успехи в медицине и в поэзии.

— Я перехожу на научную прозу, — сообщил Виталий, выпив вино и радуясь, что это не какая-нибудь «фрага», а настоящее сухое, да еще, кажется, грузинское. — Пишу брошюру «Кто изобрел колесо истории?».

— Ты только не хами, — предупредил Зарубин.

— Читатель начинает сомневаться, — заявил Великанов в своем стиле, — есть ли что-нибудь за душой у Карпухина?

— О Коля, Коля, кто тебя усеял? — вздохнул Виталий, принимаясь за еду. — Алла, расскажите про студентов. Расскажите это мне — человеку, который внезапно и так ужасно постарел.

— Что же вам рассказать? — спросила она, очень похожая своей улыбчивостью на Сашку Глушко.

Ну, например, как вы живете на свои кошты, как мероприируете по праздникам?

— Мероприируем? — отозвалась она весело. — Тогда мы едим винегрет всю ночь.

— Винегрет всю ночь — хорошо! — восхитился Карпухин. — Звучит, как энергичный плакат.

— А ты оглянись, — посоветовал Зарубин.

Виталий посмотрел по сторонам