Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян

частью души, в которой сохранилась тоска по лучшему известному мне бродяге. Я читаю эту аддиктологическую пародию на «Записки сумасшедшего», и в водовороте алкоголя, наркотиков, грязи вдруг появляется Тони. Тони помог тебе. В помощи нет ничего особенного. В жизни полно добрых людей, но я не могу равнодушно пройти мимо Тони. Потому что смотрю на него твоими глазами, бро. Смотрю – и не могу пройти мимо. Я приведу здесь весь фрагмент, сохранив орфографию и пунктуацию:

«Дружище Tony from Jamaica спросил в конце дня, улыбаясь:

– "Tired?"

– "Like a dog"

– "Now u'll go straight to home & go to bed, i think?"

– "No"

– "??"

– "I've got no home.."

– "What do u mean by sayin' "No Home"???

– "I mean i'm homeless"

Обычная улыбка сползла с лица Тони, и он куда-то отчислился. Ну вот, тоскливо подумалось мне, наверное, поехал в агентство стучать. (Бездомный здесь не может иметь работу на кухне по каким-то санитарным причинам). Но я ошибался.

Когда, пошатываясь, я вышел из ресторана, Тони, сидящий в своей машине, начал мне бибикать и делать какие-то зазывные знаки.

Сажусь к нему в машину. Тони отвозит меня к ближайшему магазину, покупает еду, пиво, сигареты (по кредитке) и дает 5 фунтов со словами: "Sorry, that's all cash, i've got"

После чего долго сидит молча, не трогая машину, и ждет, когда у меня перестанут течь слезы из глаз. И улыбается своей светлой улыбкой.

Black from Jamaica… Я буду помнить тебя и молиться за тебя till the end of dayz… А что еще я могу для него сделать?

Каждый раз, когда нам нужна помощь, ангелы смотрят за нами с неба и улыбаются улыбкой Тони»[106].

Перечитал это три раза. В этой истории простого человеческого сострадания я увидел того Серегу, который в нем нуждался. В этом месте пьяное повествование будто останавливается, на несколько минут задерживаясь на том, что отрезвляюще важно. После чего безумие продолжается.

Дальше – десяток или, наверное, больше лет донного существования в алкогольно-наркотическом тумане…

– …которое прервалось так: я лежал где-то в канаве, недалеко от дома. Приехали какие-то мускулистые ребята, забрали меня и увезли в реабилитационный центр. Там я пережил ломку. Со мной стали разговаривать такие же подонки, как я.

– Подонки?

– Поверь, я опознаю подонков так же быстро, как ты идентифицируешь своих пациентов в толпе. Эти ребята годами жили как подонки. Только теперь это были честные, добрые, надежные люди. Я думал: так не бывает, это какой-то розыгрыш. Но это был не розыгрыш. Они с полуслова понимали меня, мою зависимость, мое душевное состояние, поддерживали меня, несмотря на мое довольно мерзкое поведение. А оно было мерзким, поверь. Но эти парни и девушки со всей взрослой серьезностью размышляли над своей жизнью. Я хотел, но не мог жить. Они тоже не могли, но учились.

Сергей Сакин уверовал в Бога. Потому что, говорил он, его спасение не могло случиться без Божественного вмешательства: его, жалкого, грязного, никому не нужного алкаша и наркомана, подняли с земли, привезли в безопасное место, помыли, одели, кормят, заботятся о нем, терпят его выходки и разговаривают, по-человечески разговаривают с ним. Сергей нашел Бога и обрел покой, которого прежде никогда не испытывал. Ему помогал ветеран боевых действий, получивший осколочные ранения и пристрастившийся к морфию. «Он меня спас, – говорит Сергей в фильме "Лешина молитва". – В первое время я, увидев сидящих в круг ребят и девчат, сказал: "Уроды!" Леша спокойно ответил, что я такой же. И в моей голове что-то зашевелилось: а ведь он прав. Я такой же. Двадцать лет я жил в аду, в запахе серы и адском пламени. И Лешка на плечах вытащил меня из огня, так как сам я идти уже не мог».

Сергей говорил, что любил этих несчастных наркоманов:

– Меня умиляла даже их неотесанность. Однажды в рехаб привезли парня, который молился так: «Отчим наш». Он и правда думал, что Бог – отчим. Отчим наш, понимаешь? Я вышел на крыльцо и хохотал, как дурак. Хохотал и одновременно ревел. Ревел, потому что «отчим». Как же так получилось, что мы так сильно от Него отдалились, что Он кажется нам неродным? В общем, – заключил Сергей, – я жил не той жизнью и не верил, что другая для меня возможна. А сейчас я отдаю свою жизнь в руки Его, и пусть со мной будет то, что будет. Аминь.

После реабилитации Сакин вернулся в Москву обновленным и счастливым. Меня лучезарное счастье Сакина и радовало, и пугало. Почему пугало? Потому что так не должно быть. Моя профессия меня научила: не может быть все время хорошо, что-то с этим не так. Сакин много работал. Писал статьи, работал над сценарием документального фильма о реабилитации зависимых. Довольствовался малым, недоедал, спал у разных друзей. И выглядел невероятно счастливым.

Но однажды кое-что случилось. Серега писал статью, сидя за компьютером в редакции одного серьезного издательства. Никого не было, все ушли домой, а он задержался, чтобы доделать работу. Перед этим уже несколько дней он ощущал напряжение, был раздражителен, тревожен. Напряжение день за днем нарастало, и в этот вечер он решил выпить. В холодильнике стояла бутылка водки, и Сакин подумал, что, если нальет и выпьет, ничего страшного не будет. Он какое-то время метался по офису, споря с самим собой, потом подошел к холодильнику, но… тут завыла сирена, его ослепили фонари, по громкоговорителю было приказано поднять руки и сделать два шага назад. «Ты представляешь мое состояние? – говорил он, смеясь. – Я иду на срыв, убедив себя, что выпью только один раз. Слабоумие, конечно, но в тот момент я верил, что на этом остановлюсь. И тут окружающая реальность приобретает форму вооруженных омоновцев, которые берут меня на прицел и говорят: "Стоять, не двигаться!" Оказалось, среагировала система безопасности: здание издательства охранялось. Я над этим потом долго думал. Как человек теперь уже верующий, я увидел в этом длань Господа. Тебе этого не понять, ты агностик или кто ты там, не знаю. Но это был Господь».

– Аминь, – говорю я совершенно без сарказма.

– Здесь не аминь, – поправляет меня Серега, – здесь аллилуйя. Я не уверен, что знаю разницу, но ребята из рехаба сказали, что аллилуйя сильнее. Аллилуйя – это когда совсем аминь. Так вот, здесь аллилуйя.

Сакин все же сорвался. Потом снова бросил пить. Снова сорвался. Бросил. И так много раз. Уехал в монастырь где-то недалеко от Москвы, подвизался там трудником. Я видел его несколько раз, звал в «Привилегию», но он не хотел:

– У меня свой путь, – говорил.

– Что это за путь?

– В том монастыре я вечно мерзну, живу впроголодь, тружусь на стройке и ни рубля за это не получаю. Но там мое место. Я смотрю на бедных, потерянных алкашей с нежностью. Это мои братья. Смотрю на сытых и пьяных священников. Даже эти сволочи – мои братья. Нет, есть и глубоко верующие люди. Есть старец, который половину жизни прожил с глухом лесу, пил воду, ел акрид и дикий мед и непрестанно молился Господу Богу нашему. Вот он, мой путь: холод, грязь, голод, усталость и Бог. Я тоскую по жене и дочке, ты их знаешь. Еще у меня есть сын, по нему тоже тоскую. Не могу без них жить. Это единственная причина, почему я приезжаю в Москву. В остальном мне там хорошо. Знаешь, среди рабочих есть один мужик. Горький пьяница, который пропил к чертям свою единственную жизнь. Так вот: там, в монастыре, он не пьет уже семь месяцев. «Серега, – говорит, – у меня в голове ничего нет. Я силюсь найти хоть какие-то воспоминания, а у меня ни памяти, ни мыслей, ни чувств – ничего нет. Вся голова наполнена туманом, и я не знаю, пройдет это или нет». Мне его жалко, Марат. Мне всех нас жалко. Я сижу в келье, плачу в одиночестве. Выхожу из кельи, смотрю наверх, на стены, купол, на небо, и понимаю: там Бог и Он меня любит. Потом смотрю