Аркадий Эйзлер - Болезнь Альцгеймера: диагностика, лечение, уход

Ознакомительный фрагмент

Условия для всех обитателей клиники были одинаковы, а ведь здесь находилась весьма разнообразная публика: известные в прошлом актеры Голливуда, художники, представители знатных фамилий, русские эмигранты, полностью зависящие от социальных пособий. Все они, несмотря на подобную разношерстность, в стенах данного заведения были равны. На мой вопрос, есть ли здесь, кроме моей жены, еще кто-нибудь с диагнозом «БА», я получил отрицательный ответ. Но, понаблюдав за некоторыми пациентами, бесцельно, с отсутствующим взглядом слоняющимися по коридорам клиники и так напоминающими своим поведением мою жену, я понял, что им просто никто не поставил диагноз. Их неадекватность приписывали старческому склерозу или какому-нибудь другому возрастному заболеванию. Итак, вместе с Машей я вошел в мир, который отчасти станет и моим.

Передав старшей медсестре историю болезни и другие необходимые документы, мы с женой отправились гулять. Маша была спокойна. Наш разговор не имел определенной направленности. Я понимал, что она не осознает, какие изменения произошли в ее жизни.

По заведенному порядку все пациенты должны были ложиться спать в восемь часов, но уже в пять все лежали в своих постелях. Маша еще не привыкла к такому режиму, поэтому после ужина, прежде чем отправиться в постель, мы еще немного посмотрели телевизор. Затем я уложил Машу, дождался, когда она уснет, и отправился домой. Утром мне позвонили и сообщили, что моя жена находится в очень агрессивном состоянии и мне необходимо немедленно приехать. Примчавшись, я уже от дверей услышал истошный крик. Она звала меня. Когда я ворвался в палату, то увидел Машу привязанной к креслу. Рядом с ней никого не было — ни сестер, ни врачей. Позже медперсонал объяснил мне причину ее беспокойства. Проснувшись в незнакомом месте, она сначала попыталась отыскать туалет, затем не смогла найти свою кровать, а когда соседки по палате выразили свое недовольство ее поведением, она начала нервничать, что и повлекло за собой нервный срыв. Медсестра потребовала от меня разрешение на применение к Маше седативных средств. Мои уверения в том, что ее можно успокоить и без помощи специальных медикаментов, остались без внимания. Мне стало как-то не по себе, и, не желая вступать в дискуссию, я решил сначала обдумать ситуацию. Покормив Машу завтраком, я вывел ее на прогулку. Когда мы вернулись к обеду, я увидел, как по коридорам неприкаянно бродят пациенты. Все они имели довольно жалкий вид — одни без верхнего платья, в ночных сорочках, одном носке или одном шлепанце, другие вообще босиком. Под некоторыми, сидевшими на стульях, расплывались лужи мочи или пролитого супа. Эта обстановка, как видно, была обыденной, и все происходящее оставалось вне внимания персонала клиники.

На протяжении всего времени, пока я находился у Маши, никто не вошел в палату, не посетил лежачих больных. Никто не спросил у меня, не нужна ли нам помощь. В моей голове лихорадочно носились мысли, мучившие меня с самого утра. Мне становилось абсолютно ясно: персонал вовсе не заинтересован в том, чтобы пациенты могли самостоятельно передвигаться. Больные, прикованные к постели, не требуют столько внимания, как ходячие пациенты, которые в любой момент могут покинуть палату, клинику, пораниться или потерять равновесие и упасть — в общем, создать массу проблем. Конечно, к лежачим больным несколько раз в день заглядывали медсестры, но особыми заботами о больных они себя не утруждали. Пытались мыть, пытались кормить, могли иногда перевернуть больных. Самым беспокойным, а потому надоедливым, давали успокоительное. Но в целом персонал относился к ним равнодушно.

Второй день пребывания подходил к концу. Я уже полностью изучил местные порядки и не видел возможности оставить Машу одну на попечении здешних врачей и сестер. Поэтому сам ухаживал за женой, сам уложил ее спать, а затем стал ждать, не придет ли кто-нибудь из персонала проведать больных. Через некоторое время появилось несколько нянечек, которые довольно бесцеремонно и грубо готовили беспомощных пациентов ко сну. К нам они снова не подошли, и снова никто не поинтересовался, нужна ли нам помощь. В мою сторону даже не смотрели. Подобное отношение меня окончательно возмутило, и, дождавшись, когда Маша уснула, я отправился в комнату медицинского персонала, желая выяснить причину происходящего. Медсестра абсолютно спокойно постаралась объяснить мне, что у них слишком много больных и не хватает обслуживающего персонала, что они рады любой помощи и так хорошо, как я, никто за моей женой ухаживать не сможет. Поэтому я могу остаться в клинике и на ночь и вообще смотреть за Машей круглосуточно. Я говорил с сестрой по-русски, она отвечала по-немецки, стараясь не замечать моего гнева. В довершение ко всему, она вновь попросила моего разрешения на применение успокоительной инъекции в случае, если больная будет вести себя неспокойно. На это я согласиться не мог, и, хлопнув дверью, покинул комнату. Заглянув в Машину палату, я увидел ее спокойно спящей лицом к окну.

В окно, повинуясь порывам ветра, барабанила ветка дерева. Этой ветке год от года суждено, меняя листву, умирать и заново рождаться. А для местных обитателей жизнь остановилась и потеряла свое значение. Время здесь имеет иной отсчет — от кормления до кормления, от мытья до мытья, от укола до укола. Запах лекарств, перемешанный с запахом мочи — вот и все, что осталось несчастным людям с потухшими глазами, обреченным закончить свою жизнь в стенах этой богадельни.

Измученный и опустошенный, я вышел на свежий воздух, сел в машину и отправился домой. За окном быстро проносились улицы, перекрестки и переулки. Теперь к моему смятению добавилось новое чувство — одиночество. Мне казалось, что оно не помешает мне остаться самим собой, но этого не случилось: наступала другая жизнь, и я входил в нее уже совсем другим. Дома я бесцельно ходил из комнаты в комнату, бессмысленно прикасался к различным предметам, мысли возвращались к той, которую я добровольно передал в чужие руки, увезя из дома, где все было родным и близким. Не акт ли это предательства — разорвать узел семейной жизни, пусть уже и иллюзорный? Теперь каждый вечер мне предстояло погружаться в одиночество постели и мириться с тем, что больше некому будет рассказать о чем-то личном и простом. Чувство невыполненного долга будет накладывать отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь. После этих душевных мучений меня одолел сон, который был не успокаивающим и бодрящим, а тревожным и измождающим.

А наутро я снова завел машину и за пять минут проскочил расстояние, отделявшее меня от Маши. Я поднимался к ней в палату, а сердце сжималось от страха в ожидании снова услышать крик о помощи. К счастью, она все так же спала, повернувшись лицом к окну. Сон ее был крепок. Я не стал ее будить и снова отправился в комнату медперсонала, не оставляя надежды разобраться в ситуации и найти человека, отвечающего за действия сестер и нянечек.

Такого человека я нашел, но это ни к чему не привело — мне только сухо сообщили, что Маше утром был сделан успокоительный укол. Когда же я попытался выяснить подробности, то под предлогом огромной занятости со мной и вовсе перестали разговаривать. Я отправился в секретариат и попросился на прием к управляющей этим заведением, что оказалось совсем не просто. После продолжительных мытарств мне все-таки назначили день и час аудиенции.

Я снова вернулся к Маше. Она по-прежнему крепко спала. Беспокойство, вызванное ее состоянием, одолевало меня, но необходимо было ехать на работу, так как уже в течение трех дней дела находились в абсолютно заброшенном состоянии. Первое, что я сделал, оказавшись в бюро, — позвонил своим друзьям, чтобы посоветоваться относительно ситуации с Машей. От них я узнал о создании специальной комиссии, занимающейся расследованиями нарушений условий содержания и ухода за больными в этой клинике. Отрадно было узнать, что у меня есть единомышленники, люди, которые видят и оценивают ситуацию в лечебнице так же, как и я. Это придало мне новый заряд энергии и сил.

Когда я встретился с управляющей, она, видимо, уже знала о моем недовольстве, и потому спокойно и сдержанно пыталась объяснить происходящее нехваткой квалифицированного персонала, отсутствием средств и тому подобными проблемами. Она апеллировала к моему пониманию, а я молчал и вспоминал несчастных обитателей ее клиники. В зловещей тишине монотонно звучала заученная от неоднократного повторения речь управляющей. В конце своего монолога, желая загладить конфликт, она пообещала для моей жены одноместную палату и разрешила мне нанять дополнительный персонал для ухода за ней.

Когда после встречи с управляющей я поднялся к Маше, она, как и несколько дней назад, крепко спала. Рядом, на столике, стояла нетронутая пища. Другие больные в палате тоже не притронулись к еде. Они лежали, повернувшись лицом к стене, и то ли спали, то ли просто не проявляли интереса к происходящему. Я хотел узнать, что за снотворное получила моя жена и когда она проснется, но никому не было до меня дела. Набравшись храбрости, я открыл дверь в комнату медперсонала. Никто даже не повернул голову в мою сторону. Превозмогая себя, я все-таки высказал то, что меня волновало. У моей жены была плохая печень, и снотворное, очевидно, недостаточно быстро выводилось из организма. Возможно, требовался еще один укол, стимулирующий работу печени. Мои доводы повисли в воздухе…