Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

Ознакомительный фрагмент

город, где ежедневно умирают сотни людей»[77], – пояснил он. Так почему бы мертвым не послужить живым? Демихов улыбнулся – редкое явление – и сообщил Стивенсу, что у него уже есть подопытная: женщина 35 лет, которой отрезало ногу трамваем. Он собирался пересадить ей новую конечность. «Главная забота – срастить нервы, чтобы женщина могла сама управлять своими движениями, – добавил Демихов. – Но, уверен, с этим мы тоже разберемся»[78].

Пока шла беседа, у Шавки дрогнули веки. Она не могла вилять хвостом или двигать лапами Бродяги, но жадно лакала молоко – хотя у нее уже не было пищевода и оно капало из горла сквозь подведенную трубку. Бродяга тоже очнулся, голова его склонилась под непривычной тяжестью другой, меньшей собаки. Есть и пить без помощи он не мог, а на глаза ему свисали передние лапы Шавки. Демихов назвал собак «счастливыми животными», с честью принесшими себя в жертву ради научного поиска, и подтвердил, что его опыты, когда придет время, будут спасать человеческие жизни. Собаки погибнут спустя всего четыре дня. Им было неудобно спать в новом сросшемся теле, потому что Шавка все время заваливалась на бок, а сшитые вены вскоре фатально перекрутились. Демихов, однако, не считал опыт неудачным[79]. Вовсе нет.

Тем временем в клинике Бригама Джозеф Мюррей посмеивался над статьей Стивенса в Life: ткани, которые Демихов собрался пересаживать, не будут должным образом функционировать, ворчал он. Животные все равно погибли бы по той же причине, что и собаки Алексиса Карреля на рубеже веков: отторжение инородной ткани. Мюррей упорно работал над созданием препаратов, подавляющих это отторжение (хотя первых заметных успехов добьется лишь в следующем десятилетии), и Демихов, по его мнению, не мог рассчитывать на благоприятный результат. Если только, язвительно добавил Мюррей, «русские не совершили какого-то открытия, о котором мы не знаем»[80]. Но после запуска спутника никто не мог гарантировать, что русские такого открытия не сделали. И США не собирались проигрывать в гонке второй раз.

В науку потекли неслыханно огромные деньги. Россия запустила свой спутник первой – но зато американский спутник будет лучше. Россия отправила в космос собаку (Лайку, на «Спутнике-2»), значит, Штаты отправят шимпанзе по кличке Хэм. Репортаж Стивенса в журнале Life доказал, что Демихов умеет пересаживать головы – и в том же научно-соревновательном раже Национальные институты здравоохранения США принялись финансировать экспериментальные лаборатории. Идея была такова: что Советы сумели на собаках, мы сможем сделать на приматах. А что можно сделать на приматах, то можно будет делать и на людях. США и СССР вслед за космической начали новую гонку – на операционных столах.

От собаки к обезьяне

1959 год. Роберт Уайт уже четыре года работает в клинике Мэйо, что в Рочестере, штат Миннесота. За стенами операционной он научный сотрудник университетской кафедры физиологии. Нелегкие дни, еще более нелегкие ночи. Уайт живет между двух миров: передового научного поиска и тонкой хирургии. Когда удается урвать время для сна, он, засыпая, придумывает способы удаления опухолей мозга[81]. Бостонские друзья описывали Уайта как обаятельного и веселого парня, всегда готового присоединиться к приключениям своих обеспеченных нью-йоркских приятелей, водящих дружбу с The Rockettes, женской танцевальной группой из мюзик-холла «Радио-сити». Но теперешнего Роберта Уайта – Уайта, который часами готов сидеть за книгами и сутками стоять за операционным столом, – отличают упорство и сосредоточенность, которые вскоре станут определяющими чертами его хирургического почерка. «Я прокручивал в голове предстоящие операции, как фильмы, – позже будет рассказывать он коллегам. – Они состояли из моих воспоминаний об уже сделанных операциях. Это было какое-то наваждение»[82].

Приверженность Роберта Уайта католицизму стала еще глубже, занятия наукой не привели его ни к какому кризису веры. Скорее наоборот: операционная стала для него своего рода святыней, местом поклонения, где отпущенный Богом талант исполнял заповеданное Богом предназначение[83]. Разве он не избран? Разве он не дал согласие под сенью тех синтоистских святилищ посвятить жизнь спасению других жизней? Сердца и почки не могут сравниться с хитросплетениями нервной системы: погружая скальпель в мозг, признавал Уайт, «я проходил в миллиметре от того места, где это значило бы верную смерть»[84]. Может, это игра во Всевышнего – но она и ведется для Всевышнего.

И, возможно, этим объясняется его характерное поведение в операционной. Коллеги-хирурги описывали Уайта как «олицетворенное спокойствие» и отмечали его убийственную серьезность. Он никогда не сбивается. Даже в тот момент, когда игла оброненного кем-то шприца, пробив ботинок, вонзилась ему в ногу, Уайт лишь заметил: «Постарайтесь не убить главного хирурга» – и, даже не выдернув иглу, продолжил работать, осторожно удаляя опухоль в мозге пациента через небольшое отверстие в черепе[85]. Перед умывальником в операционной все иные заботы для Уайта улетучиваются. Их заменяет нечто более глубокое – и более великое. А именно – внутренняя радость, радость делать то, для чего он рожден. Оперировать мозг, экспериментировать с ним во всей его сложности – это приносит Уайту невиданный восторг.

Днем Уайт оперирует в травматологии и выполняет обязанности научного сотрудника в университетской физиологической лаборатории. Здесь можно продолжать опыты с собаками для диссертации – а писать ее он садится иной раз глубоко за полночь. В перерывах Уайт пытается быть хорошим отцом. Они с Патрисией принялись строить семью вскоре по приезде в Рочестер: в июле 1956-го родился Роберт-третий, в январе 1958-го – Крис, а к лету 1959-го Патрисия ждала третьего ребенка. Работы по дому было невпроворот. Операции, наука, семья – Уайт метался между диссертацией, армией пациентов и водоворотом домашней жизни, а на сон оставались считаные часы. Эта привычка останется с ним навсегда. Теперь у них с Демиховым была по крайней мере одна общая черта.

Дебют Демихова в Life заставил Уайта вспомнить оторопь от пленки с двухголовым Цербером. Вот человек, который тоже гонится за… мозгом. Уайт уже третий или четвертый год раздумывает: а нельзя ли сохранить и поддерживать человеческую личность в виде одного лишь мозга – после полной потери тела?[86] Такая мысль пришла к нему после той нечеткой пленки, самой первой; теперь же, после обстоятельной статьи с настоящими фотографиями, не оставалось никаких сомнений в существовании двухголовых собак Демихова. Дома Уайт обсуждает перспективы с Патрисией, бывшей неврологической медсестрой. «Я знаю, что это реально», – думает он. Гонка началась.

Диссертация Уайта была посвящена отнюдь не пришиванию вторых голов. Напротив, он сосредоточился на изучении полушарий – вернее, последствий удаления одного полушария мозга у животных. Гемисферэктомия, как принято называть такую операцию, время от времени проводилась и на людях, начиная с 1928 года, и, как правило, в исключительных случаях – при раке или для лечения особенно жестокой эпилепсии. (Первую операцию сделал Уолтер Дэнди