Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Борис Михайлович Парамонов

И. Т.: Был еще псевдоним – Лев Пущин.

Б. П.: Да, кажется, еще и третий, тоже мужской. С этой гендерной идентификацией тоже интересно было. Гиппиус и стихи писала часто (если не всегда) от лица автора-мужчины. А одно стихотворение было написано и так и этак, через строчку – то мужчина, то женщина. В русском языке для таких игр богатые есть возможности – родовые окончания всех частей речи, за исключением разве что наречий и междометий. Вот из этого стихотворения:

Ждал я и жду я зари моей красной,

Неутомимо тебя полюбила я…

Встань же, мой месяц серебряно-красный,

Выйди, двурогая, – Милый мой – Милая…

И. Т.: Тут, Борис Михайлович, вам и карты в руки, с вашей любовью к психоаналитическим сюжетам.

Б. П.: И не говорите. Но тут и без Фрейда поначалу обходилось. Гиппиус, например, замужняя женщина, как всем было известно, выступала на сцене с косой, что считалось тогда признаком именно незамужней девушки, девственницы, если угодно. Действительно, ее брак с Мережковским был, мягко говоря, странноват. Похоже, что он не был, как сейчас говорят в Америке, консьюмирован. Что это был «белый брак». Об этом достаточно прозрачно писала сама Гиппиус в мемуарной (не оконченной) книге о Мережковском (она его пережила на четыре года, он умер в 1941-м, она – в 1945-м в Париже). И еще одна странность имела место в семейном быту Мережковских: с ними вместе жил Дмитрий Философов, тоже достаточно активный критик и публицист того времени. Не удивительно, что жизнь Мережковских служила богатым поводом для всякого рода предположений, да и попросту сплетен.

И. Т.: Доходило до того, что Гиппиус готовы были считать гермафродитом.

Б. П.: Ну, это чушь, конечно: гермафродитизм очень редкое органическое нарушение, страдающие им люди умственно неполноценны. А кто осмелится сказать, что Мережковские – и муж с женой, и оба они с Философовым – недоразвитые инвалиды, или, сказать политкорректнее, mentaly challenged persons?

И. Т.: Ну, а если припасть к источнику мудрости – всепобеждающему, как вы говорите, учению Зигмунда Фрейда?

Б. П.: Опять же многого не скажешь. Один несомненный факт имел место. Еще не дойдя до Фрейда, культурные русские люди прочитали Отто Вейнингера, нашумевшую в начале XX века его книгу «Пол и характер». Вейнингер доказывал, что нет чистых гендерных полюсов: М и Ж суть некие абстракции, или, лучше сказать, идеальные типы. В действительности, говорил он, в любом человеке имеет место смешение, в разных пропорциях, этих начал. Ясно было, что автор этой концепции – гомосексуалист, не сумевший примириться с тем фактом, что его анатомическое строение не совпадало с половой идентификацией. Это Розанов не обинуясь отчеканил. Не вынеся этой диспропорции, Вейнингер покончил с собой, тем самым еще более продвинув свою парадоксальную книгу. И эта книга произвела известный сдвиг в душе Зинаиды Гиппиус, отличавшейся выраженными мужскими свойствами.

Здесь можно привести слова о ней Бердяева:

Я считаю Зинаиду Николаевну очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской, и трудно было определить, что сильнее. Было подлинное страдание. Зинаида Николаевна по природе несчастный человек.

Зинаиду Николаевну ввело в заблуждение то обстоятельство, что друг дома, по существу член семьи, Дмитрий Философов был человеком женственной складки (попросту говоря – гомосексуалистом, любовником своего кузена Дягилева). И она посчитала, что вдвоем с Философовым они составят потребную пару – пробовала сделать его своим любовником. Ничего, естественно, из этого не вышло. Она только написала об этом неудачном опыте рассказ в письмах.

И. Т.: Так можно ли сказать опять-таки попросту, что она сама была гомосексуальна? Откуда и идут все эти ее гендерные игры.

Б. П.: Похоже, что так оно и было, но опять же фактов нет. Были, похоже, какие-то пробы, появлялась некая англичанка, но ничем это не кончилось, никакой окончательной ясности в сексуальной биографии Гиппиус у нас нет.

Правда, она сама немало написала о своих сексуальных опытах – попытках, лучше будет сказать. И подчас довольно далеко в них заходила. Два таких случая описала в дневниках – с Акимом Волынским и с Борисом Савинковым. Но ничего окончательного все же не произошло. Интересно, что Аким Волынский написал в рецензии на книгу стихов Гиппиус: «Религиозность Гиппиус – это религиозность католической монахини, при которой еще ярче очерчивается человеческая личность, ее чувственные элементы, ее сдержанно-горделивая пластика. Чем больше говорит она о Боге, тем больше видна она сама – в своей тонкой, капризной телесно-душевной жизни».

Не правда ли, в этих словах ощущается дуновение какого-то личного опыта соприкосновений с этой монастырской послушницей?

И. Т.: Борис Михайлович, сюда просится одно место из книги Нины Берберовой «Курсив мой» – как раз соответствующая характеристика Зинаиды Гиппиус:

Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойной. И она не была женщиной. <…> Она, настоящая она, укрывалась иронией, капризами, интригами, манерностью от настоящей жизни вокруг и в себе самой. <…> [Она научилась] только прощать другим людям их нормальную любовь, в душе все нормальное чуть-чуть презирая и, конечно, вовсе не понимая нормальной любви.

Б. П.: В общем, уж кто-кто, а Зинаида Николаевна Гиппиус без зазоров умещалась в ту обойму, в ту форму и трафарет, который в конце XIX – начале XX века именовался декадансом. Слово это, по всей видимости, уничижительное, декаданс значит упадок. То есть констатировался выпад из какой-то предполагавшейся и само собой разумеющейся нормы. Но ведь всякая норма наскучивает, особенно в художественном творчестве, в литературе, в частности. Требуется новое, нарушение нормы, трафарета, стандарта. А к такому нарушению, к выходу из стандарта более всего склонны люди, в свою очередь нестандартные. Но проходит некоторое время, и то, что вчера казалось скандальным, делается новым каноном. Так и случилось с русским символизмом, одной из предтеч которого была Гиппиус.

Об этом тот же Розанов гениально написал: новое появляется там, где возникает яркая личность; а личность непременно рождается там, где происходит некоторое нарушение закона, нормы, стандарта, конвенции.

И. Т.: А как же, Борис Михайлович, Валерий Брюсов? Подлинный вождь и провозвестник русского символизма, а при этом человек в высшей степени нормальный, вплоть до того, что самые тонкие ценители его и поэтом отказывались считать.

Б. П.: Ну да,