Иронические юморески. Кванты смеха - Николай Николаевич Носов

чувств. В обычном чувстве радости (радости, вызываемой сочувствием, симпатией, довольством собой) – всегда налицо положительная оценка явления, вызвавшего смех; в чувстве комического – всегда налицо отрицательная оценка комического явления. Оба чувства, однако ж, выражаются одинаково – смехом.

Необходимо учитывать, что одинаковость оценки в том и другом случаях обусловлена лишь бедностью, лаконичностью языка чувств, а вовсе не означает, что мы одинаково относимся к противоположным по своей сути явлениям. Язык слов, логический язык неизмеримо богаче языка чувств, но и на языке слов многие понятия обозначаются одинаково. Мы можем сказать «квартал», подразумевая часть города или улицы, но можем сказать «квартал», понимая под этим словом часть года. Мы говорим: «время идёт», «время течёт», «время летит», не смущаясь тем, что время не может ни идти (у него нет ног), ни течь (оно не жидкость), ни лететь (оно без крыльев) и т. д. У нас нет специального слова для обозначения смены времени, и мы пользуемся другими, приблизительно подходящими словами, которые обозначают, в сущности, нечто иное. Мы говорим, что любим, когда бываем в кого-нибудь влюблены, в то же время мы любим музыку или тишину, любим солёные огурцы или блины со сметаной, любим ходить на лыжах и т. д. Ясно, что одно и то же слово «любить» обозначает здесь отличные друг от друга чувства, однако каждый раз по другим словам, употребляемым в разговоре, по обстоятельствам, при которых происходит разговор, мы можем догадаться, какое из этих чувств имеется в виду.

Точно так же, как по произнесённой кем-нибудь фразе мы догадываемся, о каком квартале или о какой любви идёт разговор, так и по обстоятельствам, при которых слышим смех, мы можем определить, является ли этот смех выражением непосредственной радости или в данном случае произошло нечто достойное осуждения смехом, то есть нечто комическое. Поскольку, однако, в самой форме смеха, в его звучании нет никакой разницы, которая указывала бы на различные его значения, в этом деле возможны ошибки. В качестве примера приведу случай, происшедший с одним из моих знакомых, кстати сказать, специалистом по кибернетике. Однажды он сидел дома, погрузившись в работу, когда в комнату вошла его жена и сказала:

– Ну-ка, взгляни, как тебе понравится моё новое платье?

Он оторвался от своих вычислений и, подняв глаза, увидел жену в платье такого нового, оригинального фасона, что даже не узнал её в первый момент. Платье, однако ж, было очень красиво и настолько к лицу жене, что кибернетик даже засмеялся от удовольствия.

– Что, нехорошо? – испугалась жена.

– Да нет, почему же… По-моему, хорошо, – ответил он, чувствуя вместе с тем, что жена как-то неверно истолковала его смех.

В это время зазвонил телефон, и мой знакомый принялся разговаривать по телефону, потом ещё что-то случилось, после чего ему пришлось куда-то поехать. Лишь спустя несколько дней он вспомнил про платье и спросил жену, почему она его не носит. Жена ответила, что платья этого у неё уже нет.

– Тебе ведь не понравилось оно, – сказала она.

– Как не понравилось? – удивился он.

– Ну, ты ведь смеялся, когда я надела его.

– Глупости! – сказал он. – Я смеялся именно потому, что мне понравилось. Я просто обрадовался, что у тебя такое красивое платье.

– А я решила, что у меня смешной вид в нём, и отослала платье в деревню тётке.

Так замечательное, сшитое по самой последней моде платье досталось какой-то старой деревенской тётке.

Дело, конечно, не в том, кому досталось платье. Я привёл этот пример как наглядное доказательство, что в обычной жизни мы можем приписывать смеху и значение «да», то есть одобрения, утверждения, и значение «нет», то есть неодобрения, осуждения, отрицания. Мы постоянно встречаемся с двумя противоположными значениями смеха и настолько привыкли к этому, что нам даже не приходит в голову, почему это так, а не иначе. Мы всегда находимся в готовности разгадать, какое значение смеха или улыбки имеет место в каждом конкретном случае, и если здесь случаются иногда ошибки, то они носят случайный характер.

Смеясь, мы, конечно, никогда не задумываемся, каким смехом смеёмся: радостным – утверждающим, или осуждающим – отрицающим. Мы можем даже не знать, что такое деление существует, но всё же отдаём себе в этом отчёт, что нашло своё отражение в языке. Говоря о смехе, мы можем сказать, что смеёмся чему-то, почему-то, отчего-то, но можем также сказать, что смеёмся над кем-то или над чем-то. Эта последняя речевая форма была вызвана жизненной необходимостью сообщать, что речь идёт не просто о смехе как о выражении радости, а о наличии осмеиваемого объекта, то есть комического явления. Когда мы смеёмся просто от радости, например узнав о выздоровлении любимого человека или о каком-нибудь другом счастливом событии, то ни за что не скажем, что смеёмся над кем-то, чувствуя, что здесь эта форма неподходяща. Когда же мы смеёмся над кем-то, над чем-то, то всегда можем указать на нечто являющееся, по нашему мнению, достойным осуждения смехом, то есть на нечто смешное, комическое. Таким образом, деление смеха на две разновидности возникло не только в теории, но и в недрах самой жизни и стихийно отразилось в формах языка.

Трудно даже представить себе, к какой путанице мы могли бы прийти, если бы вдруг потеряли способность учитывать в повседневной жизни эту двузначность смеха. Вполне добродушный смех одобрения, сочувствия, симпатии и привета мы принимали бы за неодобрение, осмеивание, осуждение, насмехательство; обижались бы на всех, кто радовался бы нашим успехам, дулись бы за это на них и старались бы насолить им в отместку. Или, наоборот, смех неодобряющий, осуждающий, выражающий чувство комического принимали бы за одобрение, похвалу, поощрение; радовались бы, когда кто-нибудь смеялся бы над нашими ошибками или недостатками. Если бы было возможно что-либо подобное в жизни, то получилось бы нечто невообразимое. Всё смешалось бы в кучу, наступило бы какое-то царство-наоборот, где всё шиворот-навыворот, где не разберёшь, что хорошо и что плохо, чему надо радоваться, чему печалиться.

Такая неразбериха действительно возникает в умах некоторых литературных критиков, имеющих склонность подходить к вопросам смешного слишком односторонне. Одни из таких критиков, подметив по каким-нибудь жизненным наблюдениям, что смех осуждает, считают, что этим и исчерпывается его значение. Другие критики, по другим наблюдениям, обнаруживают, что смех радует, и принимают в расчёт лишь эту сторону дела. Первые, встретив обычный, безобидный, радостный смех, недовольно ворчат: что это за смех? Разве это смех? Такого смеха не бывает. Настоящий, подлинный смех осуждает, а этот какой-то беззубый, бесхребетный, безыдейный, зубоскальский, утробный… Вторые, наоборот, встретив смех осуждающий, говорят: какой же это смех?