Элиас Лённрот. Жизнь и творчество - Эйно Генрихович Карху

размеренный образ жизни, садился за письменный стол, одевался на прогулку, но силы изменяли, приходилось отды­хать. По свидетельству домашних, к убыванию сил Лённрот как врач и рассудительный человек относился спокойно и не хотел ни­кого тревожить. Вечером 13 марта 1884 г. ему стало хуже, но он ска­зал успокаивающе домашним: «Ложитесь спать, я тоже скоро отой­ду на покой». Назавтра вызвали телеграфом врача, в беседе с кото­рым Лённрот сказал: «Врачам со мной уже нечего делать, лечите лучше молодых», — и он указал на присутствовавшую при этом подругу дочери, легочную больную.

Элиас Лённрот скончался ранним утром 19 марта 1884 г. По воле покойного он был погребен на кладбище в Самматти. Похороны пре­вратились в общенациональный траур.

Человеческое обаяние и благородство натуры Лённрота прояви­лись и в самых последних его поступках и решениях. Помня о мате­риальных тяготах собственной школьной и студенческой молодости, он охотно помогал в старости тем, кто хотел учиться, а часть своего состояния завещал на строительство школы в Самматти. Свою биб­лиотеку (за исключением книг, которые были необходимы его доче­ри) он завещал Обществу финской литературы.

Поскольку Лённроту не хотелось собственного посмертного возвеличения, он распорядился продать как можно скорее после его кончины усадьбу в Самматти, чтобы исключить возможность основать там музей. У него был перед глазами пример: дом скончав­шегося до него Рунеберга в городе Порвоо был вскоре превращен в музейный «Дом поэта» (одновременно там было устроено почетное жилище-квартира, которая по установившейся традиции предоста­вляется наиболее значительным финляндско-шведским поэтам-преемникам — традиция продолжается до сих пор).

Тем не менее посмертная слава Лённрота оказалась очень устой­чивой, никакие общественно-идеологические девальвации ее не кос­нулись.

Но это слава подлинно народная, почти фольклорная и потому богатая нюансами — как бы в соответствии с многообразием фольк­лорных жанров, в которых есть место и юмору, и восхищению. В па­мяти потомков Лённрот остался во многом легендарной личностью. Как и о некоторых других знаменитостях, о нем рассказывается не­мало разных историй, в том числе забавных, и в них довольно трудно отличить правду от вымысла. Для примера приведем историю о же­нитьбе Лённрота. Легенда гласит, что уже состоялось обручение мо­лодых, родня невесты в Каяни готовила пышный свадебный пир чуть ли не на сто персон, однако жених до самого последнего дня нахо­дился еще за сотни верст в имении Лаукко у Тёрнгренов, заканчивая свои рукописи. Разумеется, все волновались, поспеет ли он вовремя и вообще не передумает ли, решив все-таки остаться старым холостя­ком. Но вот наконец утром двери открыл робкого вида мужчина в до­вольно будничной одежде, и когда его, не сразу узнанного, спросили о цели прихода, он ответил, что вроде бы у него должна быть здесь не­веста.

Очень многие истории о Лённроте построены именно на том, что он выступает в них как бы в двух ипостасях: простолюдина по внеш­ности и образованного интеллигента по сути. Первое было на виду, второе — скрыто за обманчивой внешностью. Словом, как в народ­ной пословице: по одежке встречают, по уму провожают.

Также биографы и исследователи Лённрота, — причем уже всерь­ез и многократно, — задавали «вечный вопрос» о том, кем же он был на самом деле: просто ли механическим «переписчиком» или твор­цом, недалеким ли простолюдином и «скромным сельским лекарем» или на редкость умным и образованным человеком? Спрашивали да­же о том, к какому сословию его, собственно, следует отнести. Вспо­минали о портновском ремесле предков Лённрота и его самого — в том смысле, что оно якобы сослужило ему пользу, когда он компози­ционно кроил и сшивал свои книги. И пусть это была лишь исследо­вательская метафора, но и она далека от истины.

Даже редкостное трудолюбие Лённрота можно было при желании истолковать отнюдь не в пользу его интеллекта. Если несколько огру­бить ход мысли в иных суждениях, то получается следующее: отменное здоровье крестьянина помогло Лённроту без устали «бегать» за рунами, а порт­новское ремесло приучило к невероятной усидчивости за письменным столом.

Еще Ю. Г. Линеен, пона­чалу весьма восторженно встретивший «Калевалу» 1835 г., потом почему-то ох­ладел к Лённроту (некоторые объясняли это завистью к его славе) и попросил своего семнадцатилетнего сына, за­нимавшегося рисованием, изобразить в карикатуре-шарже неутомимого «босо­ногого странника» с посохом в руке и котомкой за спиной. К рисунку сына уже сам Лин­еен — как профессор-античник — присовокупил лати­ноязычную подпись, которая в переводе гласила: «Один человек своим беганием спас наше общее дело». Со временем рисунок стал в некотором смысле историческим и запомнился многим — его воспроизводили бесчис­ленное количество раз в самых разных изданиях. И если первона­чально в рисунке (как и в подписи) подразумевалась критическая за­ноза-насмешка, то впоследствии она притупилась и выветрилась, рисунок воспринимается скорее с добродушной улыбкой — в духе фольклорной легенды о великом страннике.

Потомки хотят видеть в Лённроте именно человека, а не икону. Народная память любит своих кумиров веселыми, улыбающимися, жизнерадостными. Она прощает им многое — кроме раболепия и чи­нопочитания, а этим Лённрот не страдал.

В разное время появлявшиеся статьи с характерными заглавиями типа «Проблема Лённрота» или «Загадка Лённрота» помогали в ко­нечном итоге уразуметь, согласовать и соединить воедино разноли­кие ипостаси реальной исторической личности, соотнести легенду с фактами, отделить в речах и поступках самого Лённрота шутку от вполне серьезного.

Касаясь этих долгих усилий критики, Т. Королайнен и Р. Тулусто, финские авторы относительно недавней новой краткой биографии Лённрота (1985), высказали простую и верную мысль: многое в личности Лённрота, в его привычках и поведении, в нравственном обли­ке и отношении к людям объясняется тем, что он был интеллигентом в первом поколении, выходцем из народной среды, черты которой в нем проявлялись в очень индивидуальной и своеобразной форме.

Странствующий Элиас Лённрот. Рисунок-шутка

К этому можно еще добавить, что в первом поколении по сущест­ву была тогда вся очень молодая и очень немногочисленная еще фин­ская (финноязычная) интеллигенция. В эпоху Лённрота она делала только первые шаги, закладывала первые основы современной наци­ональной культуры, и в этом было своеобразие эпохи.

Элиас Лённрот достойно представлял свое поколение. Он был наиболее выдающимся посредником между тысячелетней устной на­родно-поэтической традицией и современной книжной культурой.

И нужно было непременно обладать тонким культурно-историче­ским чутьем, большими знаниями, неиссякаемой любовью к народу и сокровищам народной поэзии, чтобы в трудных условиях его вре­мени совершить то, что воплотилось для потомков в его классиче­ских книгах.