Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями - Николай Дмитриевич Александров

которая мечтает о чем-то большем, ему нечем ни поддержать, ни утешить ее. Он не догадывается, что ее желание возможно осуществить. Денег у них нет. И когда выясняется, что родительская жизнь ее не устраивает, то он ничем не может ей помочь, он не может предложить ей другой жизни, кроме той, которую ведет сам. Он крестьянский сын, который перебрался в город и стал плотником, вернее, столяром. И весь его мир — это дом, улица, мастерская. А тут еще начинается война, которая перекрывает вообще все возможности. Я думаю, он расстраивался, что все так получается, и от этого его отношения с дочерью еще больше наполнялись горечью. Особенно на фоне отношений с сыном, которого он откровенно любил. И если иметь в виду моего настоящего дядю, то это был прекрасный человек, очень талантливый. Он работал в типографии, отлично греб, управлял парусной лодкой, все умел. Он умер; когда мне был год, но я всегда считал себя похожим на него. Хотя это не так, к моему сожалению. И я думаю, что отец любил обоих своих детей, но мужчине всегда легче открыться сыну, чем дочери. А с матерью все было иначе, она была прежде всего фундаменталистка, а это слишком трудно всегда.

Скажите, Пер; а вы давно живете в этом доме?

С 1993 года. Как вы поняли, я родом из Осло. Мои родители работали на фабриках, и я жил сначала в Волеренге, это рабочий район в пределах города, а потом мы переехали в рабочий пригород Вейтвет. Когда я вырос, я уже сам мигрировал с места на место по всему городу, был женат, менял работы, у меня родились две дочки. Затем я развелся и через пару лет влюбился в другую женщину, в Пию. А у нее, как говорится, крестьянская душа. Она тоже горожанка, но в детстве проводила много времени за городом на хуторах, потому что у отца не было времени занимать ее все восемь недель летних каникул и он отправлял ее за город. То есть она выросла настоящей «крестьянской душой» и хотела жить за городом. Так что мне нужно было менять уклад своей жизни. И вот я стал искать место, где мы могли бы поселиться вместе. И я стал искать сначала поближе к городу, лотом радиус моих поисков все увеличивался, наконец, пуповина лопнула, я добрался сюда и подумал: черт возьми, Пия влюбится в это место, но для меня это слишком далеко. А она в это время работала помощницей на каком-то сеттере, присматривала за двадцатью пятью козами, огромным количеством кур и стадом дойных коров. И я позвонил и сказал, что нашел место, где ей будет хорошо, а про себя я не знаю. Она приехала, посмотрела и сказала: переселяемся. И мы купили этот дом, это тоже был долгий процесс. Дом тогда выглядел далеко не так, мы тут многое достроили-перестроили. А тогда он был непригоден для жилья: одинарные рамы, бревна так плохо пригнаны, что все стены щелястые — если мы ставили свечку на стол, ее задувало. Мы спали в той комнате, которая теперь называется красной, и когда просыпались, одеяло было смерзшееся и примерзшее краем к стене, туалет был только на улице, а у одного из сыновей Пии случился заворот кишок. В общем, не жизнь, а кромешный ад. Один год такой жизни первопоселенцев вытерпеть можно, но потом все равно надо что-то делать. И начиная со следующего года мы медленно, но верно стали тут обустраиваться, изолировали стены, пристроили эту часть, где теперь спальня и ванная. И теперь я не могу себе представить, что живу где-то еще. Когда я приезжаю в Осло и захожу в вагон метро, где рядом сорок пять лиц, я впадаю в ужас. А здесь я чувствую себя отлично. Еще и потому, что я с детства обожаю лес. Хотя я вырос в городе, но Осло окружен лесом со всех сторон, каких-то пятьдесят метров — и ты в лесу. И я это с детства люблю.

В ваш последний роман, который получил уже две международные премии, вошли ваши впечатления от пребывания здесь?

Да, я бы никогда его не написал, не живи я здесь. Осло действительно зеленый город, окруженный лесами, поэтому многое я знал и раньше, но когда я, например описываю сенокос, как сено мечут не в стога, а собирают на сушила, в чем я теперь, кстати говоря, большой мастер, то этому я научился здесь у соседа плюс пользовался книгой 1943 года. И за исключением косилки я описал в романе все точно так, как делаю это сам здесь. Все, что касается рубки леса, я узнал от соседа, он зимой работает лесорубом. Я об этом не имел ни малейшего понятия. Хутор где живет старый Тронд, похож на наш, и дорога в магазин и на станцию тоже, хотя леса и реки я передвинул. Но дело не только в этом. Я уверен, что не смог бы написать этого романа, не проживи я в Портене достаточно долго. В нем есть ощущение, которое не возникает за пару лет. Часто думают, что мы, сельские жители, очень подвержены влиянию природы, что мы постоянно ощущаем на себе ее влияние. Но различие в другом. Когда горожанин смотрит на природу, то он ощущает себя в центре, а она его окружает. Но если долго живешь не в городе, ходишь по лесам, то однажды вдруг понимаешь, что вон та сосна — она в центре, а ты как раз на периферии, ты ее окружение. И вот это чувство, что человек не всегда в центре, оно возникает и растет очень медленно.

Такое чувство, что ваш роман «В Сибирь» был посвящен или обращен к матери, а последний ваш роман больше связан с отцом.

Нет. Но если я тем самым вынужден говорить о двух романах одновременно, то дело обстояло таким образом. Когда я работал над романом «В кильватере», мы с Пией гостили у ее отца, моего тестя. И мы разговаривали, он рассказывал истории, я, по своему обыкновению, рассказывал тоже. И когда была его очередь, он взялся не рассказывать даже, но растолковывать мне, каково это было — расти послевоенным мальчишкой. Он вспоминал, как они с отцом ездили к самой шведской границе, где у них была крохотная хижина, и как они выплывали там на середину реки и ловили рыбу. И при этом у него было такое лицо, у него так горели глаза,