Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 - Джеймс Шапиро

обоих жанрах. Он автор таких комедий, как „Два веронца“, „Комедия ошибок“, „Бесплодные усилия любви“, „Вознагражденные усилия любви“ (sic!), „Сон в летнюю ночь“, „Венецианский купец“; его трагедии — „Ричард II“, „Ричард III“, „Генрих VI“, „Король Иоанн“, „Тит Андроник“, „Ромео и Джульетта“». Только семь пьес Шекспира были опубликованы к 1598 году, и лишь после этого имя драматурга стали писать на титульном листе.

Английский Овидий, поэт «чарующих строк» (heart-robbing line), как скажет о нем пару лет спустя один из современников, имя которого не сохранилось, — именно такая репутация прочно закрепилась за Шекспиром. Тот же современник упрекает Шекспира в отказе от серьезных тем: «Вряд ли его заинтересуют сюжеты более серьезные, лишенные любовных воздыханий и безумств». Читательские пристрастия елизаветинцев по сей день остаются для нас загадкой, однако мы знаем, что любовная поэзия Шекспира обрела невероятную популярность, особенно у молодежи. Когда в 1606 году молодой шотландский поэт Уильям Драммонд приехал в Лондон (а было ему тогда чуть больше двадцати лет), он начал вести список прочитанных книг. Драммонд обходит молчанием шекспировские хроники и основные трагедии, упоминая лишь о «Ромео и Джульетте», «Сне в летнюю ночь», «Лукреции» и «Страстном пилигриме». В списке приобретенных им книг также упомянута поэма «Венера и Адонис».

Шекспир знал: при дворе его ценят как драматурга, в пьесах которого осмысляются события современной политики. Подобной репутации он обязан таким своим пьесам, как «Ричард II» (при жизни Елизаветы сцена низложения короля в изданиях пьесы отсутствовала) и, в особенности, «Генрих IV. Первая часть» (пьеса привела в раздражение Уильяма Брука, лорда Кобэма, занимавшего должность лорда-камергера с августа 1596 по март 1597 гг.). В своей хронике Шекспир изобразил другого лорда Кобэма, Джона Олдкасла, как пьяницу и обжору, что совсем не соответствует действительности, — протестанты считали Олдкасла одним из величайших мучеников за веру. За давностью лет сложно сказать, почему Шекспир так поступил, — хотел ли он посмеяться над пуританами или же это хитроумный выпад против Кобэма и его сына, сблизивший Шекспира с теми придворными, кому Кобэм был не по душе. Возможно, лорд-камергер оскорбился, узнав, что пьесу сыграют при дворе. Одним словом, Шекспира заставили заменить имя героя, что он и сделал. Так Олдкасл стал Фальстафом.

Дело, однако, этим не закончилось. Если первый раз драматург, возможно, обидел Кобэмов, сам того не желая, то уже в следующей пьесе «Виндзорские насмешницы» он сделал это сознательно (Шекспир даже прервал работу над второй частью «Генриха IV», чтобы дописать комедию). Теперь Шекспир вел себя чуть более осторожно — героя зовут Фальстаф, а не Олдкасл, однако, ревнивый муж, над которым все смеются, носит фамилию Брук. Именно так звали лорда Кобэма, и, вне всякого сомнения, Шекспир знал, что делает, — распорядитель празднеств Эдмунд Тилни, одобривший пьесу к постановке, явно упустил этот момент. В «Виндзорских насмешницах» драматург подшутил и над графом Момпельгардом — его герой бродит по двору, не зная, чем себя занять, ожидая награждения Орденом Подвязки.

К 1598 году имя Шекспира уже хорошо знали при дворе. Фразы из его пьес о сплетнях и интригах вошли в придворный обиход, прибегали к ним, говоря о политике, и очень влиятельные лорды. Тоби Мэтью писал Дадли Карлтону: «Сэр Фрэнсис Уэр направляется в Нидерланды, с ним сэр Александр Ратклифф и сэр Роберт Друри. Честь пока что окрыляет их, однако очень скоро обескрылит». Здесь автор письма перефразирует слова бессовестного Фальстафа из первой части «Генриха IV» о том, как опасно искать чести на войне: «…честь меня окрыляет. А что, если честь меня обескрылит, когда я пойду в бой <…> Что же такое честь? Слово» (V, 1; перевод Е. Бируковой). Сколько бы амбициозные мужи ни добивались воинской доблести, полагает Мэтью, при дворе их стремления всегда будут считать гибельными.

Это не единственное письменное свидетельство такого рода — и кто знает, сколько еще было тогда подобных разговоров! В конце февраля 1598 года граф Эссекс писал государственному секретарю Сесилу во Францию: «Прошу Вас передайте мой поклон Александру Ратклиффу и расскажите новости — его сестра выходит замуж за сэра Джона Фальстафа». На сей раз отсылку к шекспировскому герою поняли лишь посвященные (после того, как лорд Кобэм высказался против имени Олдкасла в шекспировской пьесе его прозвали Фальстафом). В то время Кобэм, охотник до женщин, ухаживал за красавицей Маргарет, сестрой Ратклиффа. Поговаривали также, что одновременно Кобэм оказывал знаки внимания и дочери состоятельного купца сэра Джона Спенсера. Эссекс появился при дворе 26 февраля 1598 года — примерно за день до того, как было написано это письмо. Возможно, тогда он и посмотрел спектакль Слуг лорда-камергера «Виндзорские насмешницы», где весельчак и кутила Фальстаф получает за свое распутство по заслугам. Эссекс недолюбливал Кобэма и явно стремился его уколоть, сравнив с Фальстафом, который в шекспировской пьесе волочится сразу за двумя дамами. В то же самое время Эссекс не хотел лишиться поддержки Сесила, влиятельного вельможи, приходившегося Кобэму близким родственником. Год спустя жена графа Саутгемптона перескажет последние сплетни о любовных похождениях лорда Кобэма, используя то же шекспировское сравнение: «Надеюсь, тебя позабавит новость из Лондона о том, что благодаря даме Пивная Кружка (Mrs. Dame Pintpot), сэр Джон Фальстаф стал отцом мальчика, размером с большой палец мельника, — одна голова на крошечном теле».

Слова из шекспировских пьес становились крылатыми, мгновенно расходясь среди придворных, потому что, как никто из его современников, Шекспир со всей откровенностью говорил в своих пьесах о тех проблемах, что занимали умы аристократии. Среди популярных пьес, исполнявшихся тогда в домах знати, упоминаются прежде всего шекспировские хроники. Шекспир понимал: стремясь завоевать одних зрителей, он легко мог потерять других, и потому действовал осмотрительно. История с «Собачьим островом» показала — кто преступает границы дозволенного, понесет суровое наказание. Писать пьесы для двора тоже было не просто — на этом пути драматурга подстерегала масса опасностей.

Желая угодить и двору, и простому люду, Шекспир поступил весьма оригинально. Вместо того чтобы найти нечто общее, понятное всем зрителям, он решил еще больше усложнить свои пьесы, отказавшись работать на потребу публики, — напротив, он заставил зрителя напрячь воображение. Еще пять лет назад Шекспир о таком и не помышлял — тогда он еще не завоевал признания, а лондонская публика явно была не готова к подобным экспериментам. Если бы не Глобус, Шекспиру вряд ли удалось бы осуществить задуманное. Драматург знал: искушенный зритель способен мыслить гораздо шире, и потому решительно отказался от зрелищ и увеселений, которых требовала публика стоячего партера. Он поставил перед собой важную цель — не только написать новые пьесы для Глобуса, но и воспитать своими