Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин - Максим Давидович Шраер

и всей тысячелетней истории нашей страны, нашего народа в его прошлом и его будущем» [Селезнев 1981: 207].

Еврейские персонажи, заведомо стереотипно-отрицательные, появляются в городской прозе Белова на рубеже 1970-х. В цикле из шести новелл «Воспитание по доктору Споку» (1968; 1978), принесшем Белову известность в среде советской интеллигенции, уже на первой странице появляется Миша Фридбург, один из коллег Зорина, главного героя цикла. Фридбург дает Зорину денег взаймы, а потом, после очередной ссоры с женой, Зорин ночует у Фридбурга:

Фридбург на своем залатанном «Москвиче» увез Зорина к себе домой. Но после двух ночей, проведенных в чинной, фальшиво-доброжелательной атмосфере еврейской семьи, Зорин ушел ночевать к дяде Паше, а вчера перебрался к Сашке Голубеву: было стыдно ночевать у других больше двух раз [Белов 1991–1993,2: 127].

В киноповести «Целуются зори» (1975) на пути героев оказывается «дантист А. Б. Фокельман», изображенный жутчайшим демагогом и жуликом[30]. У Белова в большей степени, чем у Астафьева, и в значительно большей, чем у Распутина, не публицистика и дискурсивные заявления, а именно художественная проза в 1970-е годы становится главной площадкой для антисемитских баталий.

В публицистике и интервью эпохи застоя Белов в целом более сдержан и шаблонен (чувствуется опыт партийного агитатора), а вот в прозе – более разнуздан и бесстыден. Но и в очерках и статьях брежневского времени, собранных в сборнике «Раздумья на родине» (1986), Белов местами выпускает антисемитское жало, то жалуясь на то, что по телевидению не показывают деревню, но зато «играет народный артист СССР Д<аниил> Шафран (виолончель)» («Требуется доярка») [Белов 1986: 118], то вдруг набрасываясь на публикацию стихов Григория Остера в журнале «Колобок» («Из народных глубин») [Белов 1986: 208][31]. Но в дискурсивных текстах перестроечного периода антиеврейская позиция Белова становится очевидной. Уже в выступлении на I Съезде народных депутатов СССР в 1989 году, где Белов был делегатом от Коммунистической партии, он начинает озвучивать свою идею фикс в дискурсивной, несколько завуалированной форме: «Не торопитесь спешить, как говорили в Одессе. У нас пока нет власти, она принадлежит иным, иногда даже не известным нам людям. Она в руках, в тех руках, в чьих телевизионные камеры и редакции газет…» [Белов 1989а: 4]. Параноидальная идея о заговоре евреев против России станет рефреном исторической трилогии «Час шестый», над которой Белов работал в 1970-1990-е годы и о которой речь пойдет ниже.

В интервью журналу «Посев», записанном в 1991 году, Белову задали следующий вопрос: «Я знаю, что в некоторых кругах бытует мнение, что революцию в России сделали евреи. Как вы к такой мысли относитесь?» Белов ответил:

Ну, конечно, без евреев это не могло бы произойти. И куда же мы денемся от того, что евреи были в оппозиции всему, всей русской государственности? Это сами евреи и сионисты понимают. Вся беда в том, что сейчас эта практика продолжается. Если бы она была другая, то все было бы нормально. У меня есть воспетый В. Маяковским, – это не только документ, дающий право передвижения. Это еще и документ, где фиксируется подлинность национальности, даты рождения, имени и фамилии, подлинность места жительства. Чем он хуже, вологодский колхозник, своего же родного брата, который живет в Вологде?» См.: [Белов 1986: 75].

факты. Меня, например, на телевидение до сих пор не пускают. Есть такая тенденция, и она развивается. И называйте меня антисемитом или кем угодно, но от правды никуда не уйдешь. Я не скрываю этого [Белов 1992].

Вместе с коллегами по ультрапатриотическому лагерю Белов популяризирует идею еврейского характера революции, имеющую мало общего с реальной исторической картиной участия в ней евреев Российской империи. Как заметил один из ведущих историков современного еврейства Джонатан Френкель, «в численном отношении революционеры <…> составляли ничтожную часть еврейского населения. Можно говорить о нескольких тысячах <из более 5 миллионов евреев в Российской империи в 1900 году>» [Frenkel 1992: 91].

Статьи Белова, опубликованные в постсоветские годы, изобилуют общими местами антисемитского дискурса. Некоторые его заявления поражают своей безграмотностью и кощунственной ложью. В статье «Догорающий Феникс» проводится параллель между происходившим в годы коллективизации и раскулачивания и событиями в годы войны и оккупации, но отсутствует даже упоминание о Шоа (Холокосте):

Насилие над крестьянской культурой, навязывание народу иного жизненного стиля, иных поведенческих мотивов отнюдь не ограничились периодом коллективизации и раскулачивания (1928–1930 гг.). Менялись лишь формы угнетения и способы грабежа. <…> Война, разумеется, усугубила физические и нравственные страдания русского, украинского и белорусского крестьянства, ускорила его численное сокращение. Геноцид продолжался. Методы Розенберга (его теоретические изыскания и рекомендации оккупационным немецким властям) по сути не противоречили недавним действиям Кагановича на Украине и Юге России.

После войны сидевшие в ученых и управленческих креслах наследники Троцкого – Кагановича продолжили классовую линию по отношению если не ко всему крестьянству, то по крайней мере к народной, крестьянской культуре [Белов 20026: 22–23, 27].

Вместе с Куняевым, Кожиновым и другими деятелями ультрапатриотического движения Белов намеренно искажает устоявшееся историческое значение слова «погром», вошедшее во многие языки, и говорит о погроме русского народа, русской культуры, русских традиций, учиняемого евреями: «Погром все еще продолжается» [Белов 20026: 27][32]. Согласно Белову, в горбачевском режиме действуют «скрытые троцкисты и их новые последователи». Неудивительно, что в дневнике Белова – антиеврейского агитатора – «перестройщики – наследники Троцкого» [Белов 20026: 98–99][33]. В лжетрактовке Белова, после изгнания Троцкого из СССР в 1929 году главным исполнителем международного еврейского заговора против России становится Лазарь Каганович. Именно Каганович, в 1930-е и 1940-е годы единственный еврей в Политбюро и в ближнем круге Сталина, олицетворяет в глазах Белова апогей еврейской власти: «Железнодорожный нарком Каганович еще до войны лично взорвал главный российский храм со словами “Задерем подол матери-России”. Кто кого тогда, в 30-х годах, боялся больше: Сталин Кагановича или Каганович Сталина?» [Белов 20026: 175]. Диффамационные обвинения евреев в антирусской, антикрестьянской, антиправославной деятельности возвращают нас к мысли о том, что, обратившись к исторической (и городской) прозе, Белов открыто вступил в борьбу с евреями. Построенные на обвинении евреев в разрушении русской деревни и разъедании ткани русского общества, романы Белова 1970-1990-х годов последовательно доносили до читательских масс политический антисемитизм программного характера.

Еще в брежневские годы, в начале 1970-х, Белов задумал историческую трилогию о конце 1920-х – начале 1930-х годов. Первая часть, «Кануны. Хроника конца 20-х годов», была написана в 1972–1984 годах и частично опубликована в периферийных и центральных журналах и издательствах еще в доперестроечный