Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

важный аспект значения слова верста – ‘скорость’ (Мачеха не успевает удобно сесть – Нет, уж некогда – годить). Этот аспект значения активно развивается в поэме «Молодец» при назывании верстами коней:

Невестынька!

Стряхни мечту!

Гони версту!

Беги к попу!

(П.: 134);

Эй, кони мои –

Вы сони мои

Нахлёстанныи –

Эй, версты мои!

(П.: 140);

Обдувает, стряхивает

Снег с листа.

Сел, в полу запахивает.

– Гей, верста!

(П.: 142).

Признак направления развивается у слова версты в таких контекстах, где оно служит средством сравнения. Дважды с верстами сравниваются брови:

Взблёстами! – Искрами!

Бровки-то – в две версты!

Ай да поистину

Красная девица!

(П.: 144);

Верстами – врозь – разлетаются брови.

Две достоверности розной любови,

Черные возжи-мои-колеи –

Дальнодорожные брови твои!

(II: 91).

Если в первом контексте смысл сравнения несколько затемнен и его можно восстановить в воображении, связывая художественный образ с внутренней формой фразеологизма брови вразлет (раз– ‘разделены’, -лет – ‘устремлены вверх’), то второй контекст прямо указывает на такую интерпретацию (врозь, разлетаются), одновременно устанавливая связи слова версты с типичными для идиостиля Цветаевой значениями дальней дороги (дальнодорожные) и разминовения в любви (Две достоверности розной любови), а также и с нерасчлененным образом коня и пути (Черные возжи-мои-колеи).

Обзор всего материала показывает, что, развивая конкретные и абстрактные значения слова верста (версты) преимущественно на основе активизации признака дальности и его гиперболизации, Цветаева устанавливает многозначные связи между различными значениями этого слова в своем идиостиле. При этом она в большинстве случаев опирается не только на семантические соответствия между значениями слова в языке (парадигматические отношения), но и на словообразовательные и фразеологические связи (синтагматические отношения слов и морфем), становящиеся у нее основой образности, преимущественно метафорической. Из всего этого ясно, что семантическое развитие слова в идиостиле Цветаевой реализует потенциальные возможности языка, определяемые очерченными в естественном языке направлениями изменений. Наиболее смелые семантические преобразования представлены в стилизованных контекстах из «народных» поэм-сказок Цветаевой «Царь-Девица» и «Молодец» и включены в стихию просторечия: известно, что языковые преобразования и происходят в первую очередь в некодифицированных разновидностях языка. Поэтому не исключено, что аналогичные значения могут быть обнаружены в говорах и просторечии.

2. Быть

Употребление глагола быть в поэзии Цветаевой связано с осмыслением наиболее абстрактного и значимого понятия бытия, понятия очень существенного для Цветаевой. Все ее творчество отражает постоянное стремление найти ответы на вечные для философии и для искусства вопросы: «Что есть бытие?», «Что есть жизнь?» Уже сама постановка этих вопросов связана с мыслительным максимализмом, попыткой познать абсолютное, лежащее за гранью эмпирического опыта. Цветаева ищет ответы на эти вопросы всю жизнь. Рост личности поэта определяет его постоянные споры с самим собой и противоречивость как исходных позиций, так и выводов. Эта противоречивость объясняется также предельным свободомыслием Цветаевой, независимостью ее позиции от каких-либо догматов философии, религии, этики и эстетики. При этом творчество Цветаевой возникает и развивается на почве, подготовленной всей мировой культурой от античности до XX в. Постулаты, выработанные мировой культурой, становятся отправной точкой для поисков ответов на вечные вопросы, для описания собственного поэтического мира и для собственного мифотворчества.

С. С. Аверинцев показывает, что в античной и средневековой философии и эстетике бытие рассматривалось как самозамкнутая и уравновешенная в себе полнота, как преимущество, совокупность всех совершенств, благо и как воплощение божественной сущности: «Как верили наставники всего Средневековья, быть – верховное преимущество Бога, и это Свое преимущество Он по Своей благости дарит всему сущему. Именно уделенное вещи присутствие Бога есть основание ее бытия» (Аверинцев 2004: 47).

Понимание бытия как воплощения божественной сущности во многом близко Марине Цветаевой, считающей искусство посредником между миром духовного и миром физического: «По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания. ‹…› К физическому воплощению духовно уже сущего (вечного) и к духовному воплощению (одухотворению) духовно еще не сущего и существовать желающего, без различий качеств этого желающего. ‹…› Состояние творчества есть состояние наваждения. ‹…› Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто – он? То, что через тебя хочет быть» (V: 360, 366).

В связи с такой концепцией творчества слово быть приобретает в произведениях Цветаевой особое значение и понятие бытия активно разрабатывается ею с использованием явных и скрытых в языке возможностей. На всех этапах своего творчества Цветаева испытывает – исследует и воплощает – возможности различных форм этого глагола, способного выразить разные значения и оттенки смысла.

В современном русском языке глагол быть употребляется в экзистенциальной функции – как полнозначное слово, называющее самое общее понятие бытия, и в функции связки, а также в функции вспомогательного глагола в составе аналитической формы будущего времени – как слово, лишенное лексического значения. Одни исследователи признают глагол быть во всех функциях единым словом, другие считают полнозначное и связочное быть омонимами (см. об этом: Кузьмина, Немченко 1968: 147). Авторы, анализирующие диалектное употребление глагола быть, придерживаются мнения, что это одно слово во всех функциях (Кузьмина, Немченко 1968; Дементьева 1973). Очевидно, свободное и творческое отношение носителей языка к слову за пределами литературной нормы определяет множество переходных случаев, заставляющих видеть единство лексической единицы в разнообразных ее проявлениях. Характерно, что именно максимально расширенная семантика экзистенциального быть приводит к десемантизации этого глагола, сводит его смысл к выражению грамматических отношений или к полной утрате слова в современном литературном языке, а в просторечии, диалектах, языке фольклора – и к превращению этого глагола в усилительную частицу и даже в чисто просодический элемент (Кузьмина, Немченко 1968: 156).

Таким образом, слово быть, имеющее самое широкое значение и в то же время не имеющее значения вообще, реализовало в русском языке свою энантиосемичность в наиболее резкой форме: развитие признака бытия, доведенное до предела, завершается своей противоположностью, антитезисом. Однако за антитезисом следует синтез. В современной лингвистике осуществляются попытки не только описать разграничивающие признаки и функции экзистенциального, связочного и вспомогательного быть (см., например, Чвани 1977), но и показать синкретизм этих признаков и функций, объединяющий глагол как семантическую единицу языка. Так, Н. Ю. Шведова обращает внимание на внутреннюю двузначность конструкций типа была зима, на заложенные в ней разные лексико-грамматические качества глагола быть (1973). Именно возможность двузначной интерпретации глагола быть определила полемику В. И. Трубинского с Н. Б. Кузьминой и Е.