Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями - Николай Дмитриевич Александров

— это никогда не было типично для норвежского менталитета. Как раз в середине девяностых, одновременно с выходом «Наивно. Супер», вдруг всеобщим героем стал самый богатый в Норвегии человек, Рокке. Это такой self-made персонаж, к которому все предыдущие поколения относились скорее скептически, вдруг стал народным героем. И он проложил путь идее о том, что человек может лосниться от богатства, что он может жить деньгами и для денег и это нормально. Ну и кроме того, изменился я сам. Стал взрослее, занялся другими вещами. В «Наивно. Супер» речь шла о неуверенности взрослеющего человека, который примеряется к жизни, оценивает, через что ему предстоит пройти, и думает, точно ли он хочет в эту взрослую жизнь, не противно ли взрослеть. Но ни он, ни я этого, естественно, избежать не смогли, теперь я стал старше, и меня интересуют другие вещи. Ну я, конечно, стал в чем-то взрослым, я женился, у меня трое детей, дом, ссуда и все такие взрослые вещи, но я очень часто чувствую, что избрал себе такую хитрую профессию. И я очень редко чувствую себя взрослым в той же мере, что остальные родители, которых я вижу на родительских собраниях в классе у старшего, я вижу, что я более ребячлив, чем остальные родители, что я умудряюсь не париться о разных взрослых вещах, которые их очень занимают. Я живу в своем мире, в своей свободе, в своих идеях, и я часто смотрю на себя со стороны и вижу ребячливого строптивого парня, который рассекает вокруг на велосипеде и живет в своем мире.

А вам легче со взрослыми или с детьми?

Я довольно легко общаюсь и с детьми, и со взрослыми. Да, я часто ощущаю себя большим ребенком, но я, например, замечаю, что легко могу начать раздражаться, играя в детскую игру, и в этом я совсем не похож на родителей, которые часами играют с детьми по их правилам. К тому же я страдаю наркотической зависимостью от работы, я всегда больше всего хотел бы писать, и я постоянно погружен в свои мысли, что-то там придумываю и комбинирую. Поэтому на самом деле во мне нет той детской спонтанности, я все планирую и, в общем, давно стал взрослым. То есть такое представление обо мне как о большом ребенке, видимо, неверное.

Вы сказали, что занимались разными другими вещами, пока писали «Наивно. Супер». А в чем состоят ваши сегодняшние замятия?

На этот счет мне трудно сказать что-нибудь разумное. Я замечаю, что все хуже понимаю, чем я занимаюсь. Но я вижу, что постоянно чем-то занят, веду сочинительские проекты. Раньше, когда я четырнадцать лет назад писал свой первый роман «Во власти женщины», а два года спустя «Наивно. Супер», я был большим рационалистом и всегда мог растолковать, что это в романе оттуда-то, а это означает то-то и что все это было продумано заранее. Но чем дальше, тем яснее я понимаю, что то, что я пишу, происходит откуда-то из неподвластного мне места, и я все чаще не знаю, о чем я пишу, до самого конца, иногда даже после завершения не все понимаю. Я пишу все в большей мере интуитивно и поэтому все в меньшей степени в состоянии объять этот процесс рассудком, сказать что-нибудь разумное. Но все же я вижу, что, с одной стороны, меня тянет на абсурдное, потому что в глубине души я переживаю мир как место совершенно абсурдное. А с другой стороны, меня занимают реальные проблемы, самые разные, и политические, и то, что связано с проблемой жить и быть человеком. Кто мы, почему мы действуем так, а не иначе? Но как я уже сказал, я мало способен теперь проанализировать то, что я делаю, сказать об этом что-то разумное, поэтому я очень боюсь такого типа интервью, когда я буду вынужден это делать. И мне придется признать, что я не совсем знаю, чем занят как писатель, а это не всегда то, чего ждут от нас читатели, потому что это не соответствует той роли, которую писатели играли раньше. Они все четко знали и понимали, давали всему названия и пояснения, знали, как что устроено и как это переустроить и обустроить получше. А меня несет потоком.

Эрленд, в одном из интервью вы сказали, что прошли все школы и университеты и, в частности, работали в психушке. В чем состояла эта работа и как вы там оказались?

Я так сказал? Я в разных обстоятельствах столько всего наговорил, что не представляю, откуда эта история. Но я учился в университете, изучал разные дисциплины и был страшно непокорным и строптивым студентом, потому что не мог подчиняться авторитетам. Меня раздражала система, при которой ты должен воспроизводить и выдавать на-гора какие-то знания, в которых кроме этой механической воспроизводимости нет иного смысла. Я совершенно бесталанный в смысле академической пригодности, для этого я слишком неорганизован, и в голове у меня каша. Я не знаю, откуда взялась информация о психушке, но я пару лет, когда мне было лет 19–20, подрабатывал дополнительным санитаром в психиатрическом институте, и это было безумно тягостное дело. Там были безумно сумасшедшие граждане, стоило мне на секунду отвернуться, как они сигали с веранды и неслись к ближайшему озеру топиться. Это была полнейшая безнадега.

Откуда взялась сама идея поработать в психиатрической клинике?

Это началось как приработок в лето между школой и университетом и продолжалось еще пару сезонов, но, как я уже сказал, было ужасно депрессивным занятием. У меня еще не было никакого образования, но я был здоровый, сильный, и мой вид мог, конечно, нагонять страх на тщедушных, полных страха пациентов этого заведения. То есть иметь меня санитаром было заведению кстати, но я быстро понял, что есть и более простые способы зарабатывать деньги. Моя мама работает в Трондхейме, откуда я родом, в психиатрии, и она наверняка замолвила за меня словечко. Я взялся за эту работу потому, что мне ее предложили. Самому мне такая идея в голову бы не пришла.

Мячик и доска-колотушка из «Наивно. Супер» — они как-то связаны с этим психиатрическим опытом? Ведь это же такая психотерапия, насколько я понимаю.

Появление этой вещи в романе связано, конечно, с моим личным опытом. Когда я писал «Наивно. Супер», я дошел до момента, когда надо было придумать главному герою какое-то монотонное занятие, никак не направленное вовне. То есть оно не должно было ни во что выливаться, ни к