Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями - Николай Дмитриевич Александров

поисках ее… Их встреча происходит в дороге, во время ее паломничества в Сантьяго де Компостела. Это — своего рода духовное путешествие, в которое отправляются тысячи людей, вовсе не являющихся христианами или верующими в традиционном смысле слова. И мне… мне интереснее было рассказать об этом паломничестве с точки зрения человека, который прежде вел абсолютно секулярную жизнь. В этом романе, в «Терапии», мне хотелось поговорить вот о каком парадоксе. По мере того как материальная жизнь большей части западного населения становилась все более и более комфортной, случаи душевных расстройств, депрессии, нервных срывов учащались. Иными словами, не в деньгах счастье — какой бы старой эта религиозная аксиома ни казалась, но это действительно так. Люди по-прежнему постоянно ищут счастье. Это привело к возникновению целого ряда новых видов терапии, дающих человеку то, что раньше он мог найти в религии. Психотерапия, всевозможные другие… Именно эту тему я исследовал в романе. Депрессия и нервные расстройства, которые не объяснить одними лишь материальными проблемами, требуют от человека некой духовной переоценки самого себя, некого самообновления, возврата к духовности. В данном случае это происходит так: снова повстречав свою бывшую подругу, герой, можно сказать, помогает ей, не стремясь извлечь из этого какую-либо выгоду для себя. По сути это шаг к примирению, к излечению. Среди персонажей более поздних моих романов есть, к примеру, бывший священник — Бернард в «Райских новостях». Потеряв веру, сложив сан, он по иронии судьбы оказывается в ситуации, когда ему приходится ухаживать за умирающей теткой. Ей нужна религиозная поддержка, которой он в сугубо теологическом смысле оказать не может, поскольку перестал верить. Все это происходит на фоне гавайского туристического рая — знаете, когда приезжаешь на Гавайи, повсюду мелькает это слово — «рай», тебе со всех сторон пихают его в глотку: вот он рай, рай для туристов. Мне интересно было противопоставить эти вещи: рай в религиозном понимании и ту коммерциализированную версию, которую впаривает своим клиентам туристический бизнес. Меня вообще привлекают противопоставления такого рода. Религия — лишь один из способов к ним подобраться.

Добавлю, если позволите, еще пару слов: в некоторых романах религия у меня полностью отсутствует. В ряде моих романов нет явно выраженной религиозной, католической темы. Как правило, это романы комические. Часто они… В них часто говорится с комическим оттенком о разных сексуальных проступках — о супружеской измене и так далее. Как известно, для католиков эти явления всегда сопряжены с чувством вины и всяческими серьезными проблемами. Поэтому, желая обсудить подобные темы в шутливой форме — например; в романе «Мир тесен» говорится о том, как ведут себя профессора на конференциях; в «Академическом обмене» — о парах, меняющихся партнерами, — я намеренно не делаю своих героев носителями католических принципов. Это слишком усложнило бы ситуацию. Ведь один из жизненных парадоксов заключается в том, что любое поведение можно рассматривать как в комическом, так и в трагическом свете. Супружеская измена может быть предметом фарса, а может — трагедии, как в «Анне Карениной». Все зависит от угла зрения. Так что да, у меня есть и такие романы. Еще один пример — «Хорошая работа», это пример совершенно секулярного романа. Главные герои — люди абсолютно нерелигиозные, они, подобно многим в сегодняшней Британии, никакими религиозными убеждениями не обладают.

Как у вас возник интерес к карнавалу?

Я долгие годы был профессором английского языка, в свое время много занимался теорией литературы. В процессе этой работы я, как и ряд других западных ученых, открыл для себя труды Михаила Бахтина. По-моему, я одним из первых в Англии на него вышел, если говорить о специалистах по английской литературе. Бахтин не только ответил на множество вопросов о романе как художественной форме, интересовавших меня с точки зрения критика; он, по сути, еще и разъяснил мне смысл моих собственных книг. Бахтин для меня — это идея карнавала, которую я впервые встретил в его книге о Рабле; концепция романа, из этого понятия карнавала появившаяся и состоящая в том, что роман — форма по существу разрушительная, антиобобщающий жанр в отличие от классической трагедии, или стихотворения, или эпического произведения, где автор придерживается единого стиля, тем самым навязывая читателю определенное мировоззрение. Роман, по словам Бахтина, есть смешение разных стилей; в нем высокий литературный стиль сочетается с популярным, простонародным, грубая, телесная комедия — с идеями. Как следствие, роман — уникальный вид литературы. Вот так я понял, почему меня привлекает роман как жанр за счет чего мне удалось написать комические романы об университетской жизни, которую сам я воспринимал очень серьезно. Я писал их, оставаясь профессором, занимаясь весьма серьезными литературными исследованиями, но в то же время сумел рассказать об этом в сатирическом, пародийном духе — например в романе «Мир тесен». «Мир тесен» — карнавальный роман об академическом мире. Ученые в большинстве стран континентальной Европы восприняли его с немалым удивлением: как можно написать подобный роман и при этом продолжать строить из себя профессора! В континентальной Европе это дело почти неслыханное. Именно поэтому так называемый университетский роман — жанр едва ли не исключительно англо-американский. В Европе университетских романов немного.

Как вам удается совмещать академические занятия и литературу?

Я принадлежу к поколению английских писателей, карьера которых началась в 50-е годы. Многие из нас, будучи не в состоянии даже представить себе, как можно зарабатывать на жизнь одним писательством, пошли работать в университетскую систему, в то время быстро растущую. Это был способ прокормить себя и свою семью. Романы мы писали в свободное время. Я — один из таких писателей. В своих книгах мы неизбежно обращались к той среде, в которой жили. Университетский роман сделался довольно распространенной формой как здесь, так и в Америке, где произошло то же самое, но в более широком масштабе. Насколько я знаю, многие из тех, кто пошел по этому пути, бросили науку, как только добились литературной известности, и сделались свободными художниками. Я поступил так далеко не сразу — отчасти потому, что я человек более осторожный, у меня была растущая семья и все прочее, но еще и потому, что действительно получал интеллектуальное удовлетворение от преподавания в университете, от теоретических и практических занятий критикой. Одним словом, я пытался совмещать эти два вида писательства. Художественные книги, по моему опыту, писать куда сложнее. Я испытываю облегчение, когда роман закончен и не нужно сразу начинать думать о следующем — можно писать эссе, критические вещи о литературе уже существующей. Так что все выходило