Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Архангельский Александр Николаевич

Томский Павел Александрович – молодой князь, внук старой графини; поначалу кажется второстепенной фигурой, кем-то вроде игрока Нарумова (который «посредничает» между главным героем, Германном, и миром карточных игроков).

Сюжетная роль Томского действительно ничтожна и сугубо служебна. Он появляется в 1-й главе – только для того, чтобы рассказать картежному сообществу историю о трех картах, тайну которых открыл его бабке Сен-Жермен, и которую та, отыгравшись, лишь однажды передоверила некоему Чаплицкому. Во 2-й главе Томский появляется в доме бабки – и вновь для того лишь, чтобы бедная воспитанница Лизавета Ивановна «смогла» проговориться о военном инженере, заинтересовавшем ее, а старая графиня – попросить внука о присылке русских романов. В 4-й главе Лизавета Ивановна вспоминает о мазурке с Томским (на которую она была приглашена «в отместку» невесте князя); во время мазурки кавалер ненароком выбалтывает даме столь важные для нее сведения о Германне. Наконец в Заключении Томскому посвящена последняя фраза повести: «<…> произведен в ротмистры и женится на княжне Полине».

Томский – подчеркнуто пустой, светский, безличный человек; он ни добр ни зол, ни умен ни глуп; его невеста даже по имени неотличима от него – Поль сватается к Полине. Но смысловая нагрузка, ложащаяся на этот образ в общем замысле повести, необычайно велика. Прежде всего, Томский – воплощение того случайно выпадающего счастья, незаслуженного, таинственного, законом которого пытается овладеть бедный инженер Германн. «Праздным счастливцем» именует он князя; «счастливцам праздным» завидует и Евгений, несчастный герой «Медного Всадника», написанного практически одновременно с «Пиковой дамой». Но «праздными счастливцами» именовали себя поэты круга В.А. Жуковского и К.Н. Батюшкова – само это выражение «литературно освящено» в знаменитом батюшковском послании «Мои Пенаты».

Именно потому, что Томский совершенно пуст, его удачливость невозможно связать с какой-то «отмеченностью», с наполеоновской дерзостью в овладении судьбой. Успех в этой жизни достается не по заслугам, а просто так, ни за что. И потому «счастливец» Томский, занимая одно из самых скромных мест в сюжетной иерархии, в иерархии смысловой поднимается до уровня героя-антагониста Германна. Между ними проведена насмешливая (но и серьезная одновременно) параллель: на балу Томский выбирает свою даму, – и точно так же, свою «пиковую даму» будет выбирать за игровым столом Германн. Но дама Томского никогда не будет «бита», ибо на самом деле это он выбран судьбою, а не судьба выбрана им.

Однако этого мало. Связав образ Томского с идеей незаслуженной удачи, Пушкин спешит усложнить проблему. Социальное устройство жизни таково, что случайный успех слишком закономерно, почти автоматически выпадает одним и обходит стороною других. Томский в отличие от Германна принадлежит к родовитому, а не служилому дворянству; он от рождения встроен в аристократический ряд, в бесконечную череду «удачников». Таинственная связь рода Томского с удачей подчеркнута необъяснимым «повышением» его сословного статуса в сравнении с бабкой: она графиня, он князь. За какие исключительные заслуги отец Томского мог быть пожалован новым «званием», не сказано; очевидно, потому, что никаких «заслуг» не было: Томский «продвинут» на одну ступеньку вверх метафизически, а не социально. Кроме того, случайно или нет, но Пушкин трижды «по ошибке» именует саму графиню – княгиней; если не сделано сознательно, то с одной целью: окончательно «спутать карты», разлучить тему социальной удачи с какой бы то ни было рациональной основой (ср. в статье А.А. Ильина-Томича, ссылка ниже).

Германну не о ком помнить – его биография в повести ограничена кратким упоминанием об отце, да и то лишь в связи с темой наследства. Он, подобно все тому же Евгению, думает не о предках, но (в разговоре с графиней) только о своих потомках, которых у него нет и никогда, как выясняется, не будет. В то время как за Томским стоят несколько поколений; он «прописан» в прошлом, настоящем и будущем. И как везло его бабке, так везет и ему, так будет везти его детям и внукам.

В последней фразе повести (перед Заключением) сказано: «игра пошла своим чередом». Это противоречивая формула, потому что у игры не может быть «череда»; она «обязана» быть непредсказуемой. Но формула эта подтверждена итогом сюжетной линии Томского: он «произведен в ротмистры и женится на княжне Полине». Этот социальный автоматизм и провоцирует Германна на мысль о тайной закономерности случая; и то, что именно от Томского слышит он историю о трех картах, в конце концов его и погубившую, – столь же случайно, сколь и закономерно.

Что почитать

Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В.В. Избр. труды: О языке художественной прозы. М., 1980.

Гершензон М.О. «Пиковая дама» // Пушкин А.С. [Сочинения]. СПб.; Пг., 1907–1915. Т. 4.

URL: http://predanie.ru/gershenzon-mihail-osipovich/book/217156-tom-i-mudгost-pushkina.

Ильин-Томич А.А. «Пиковая дама означает…» // «Столетья не сотрут…»: Русские классики и их читатели. М., 1989.

Лотман Ю.М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя: Статьи и заметки. 1960–1990. «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 1995.

Ходасевич Вл. Ф. Петербургские повести Пушкина // Ходасевич Вл. Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1996. Т. 2.

URL: http://az.lib.ru/h/hodasewich_w_f/text_0112.shtml.

Якобсон Р.О. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М., 1987.

Повести покойного Ивана Петровича Белкина (1830, опубл. – 1831)

Белкин Иван Петрович – вымышленный персонаж-повествователь, помещик села Горюхина. Образ простодушного рассказчика Белкина Пушкин впервые использовал в незавершенной «Истории села Горюхина»; в ней Белкин сравнивает себя со знаменитым французским историком аббатом Милотом. Рассказчику придумана соответствующая биография: рожденный в 1798 г. от «честных и благородных родителей» (отец – секунд-майор) и выученный деревенским дьячком, он рано пристрастился к сочинительству. В 1815–1823 гг. служил в пехотном егерском полку, не пил, имел необычайную слабость к женскому полу, но обладал стыдливостью «истинно девической». Осенью 1828 г., за три года до «публикации» повестей, умер от простудной лихорадки.

Таким образом, Белкин не просто рассказчик, но именно персонаж; его образ создан с помощью традиционного набора литературных приемов: «биографию» Белкина читатель узнает из письма «одного почтенного мужа», ненарадовского помещика, к которому «издателя» отсылает Марья Алексеевна Трафилина, ближайшая родственница и наследница покойного. Во многом лично к нему относится эпиграф, предпосланный всему циклу и указывающий на «идеальный» прообраз Белкина – Митрофанушку из комедии Д.И. Фонвизина «Недоросль».

Такой простодушный автор-герой стоит на границе между вымышленным, литературным миром – и «бедным» миром русской провинции, соединяет их собою. Так или иначе все повести цикла строятся на одном и том же приеме: герой придумывает сценарий своей жизни, опираясь на красивую, условную «романтическую» традицию, – а жизнь навязывает ему свой сюжет, гораздо более «романический», литературный и невероятный. Или не навязывает – и выталкивает героя в область смерти. Если бы такое построение принадлежало непосредственно Пушкину – это выглядело бы очередной игрой «в литературу», выдумкой. Но автор повестей – Белкин. Он почти сверстник самого Пушкина и тоже в некотором роде сочинитель; однако это – усредненный Пушкин. Белкин даже росту и то «среднего»; его портрет – подчеркнуто общерусский (серые глаза, русые волосы, нос прямой, лицом бел и худощав); полное отсутствие индивидуальных черт. Белкин неспособен ничего выдумать (все повести, приписанные ему, суть пересказы историй, слышанных им от «разных особ»; даже названия деревень – и те не вымышлены, а позаимствованы из окружающей реальности). А значит, и развязки его повестей – не «литературны».