В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер

Мы, взрослые люди, которым в скором времени предстоит покинуть этот мир, – мы оставим нашим детям жалкое наследство, мы им завещаем очень грустную жизнь. Эта нелепая война – блестящее доказательство нашей моральной слабости, упадка культуры. Напомним же детям, что люди не всегда были так слабы и дурны, как – увы! – мы теперь; напомним им, что у всех народов были – и есть сейчас – великие люди, благородные сердца. Это необходимо сделать именно в эти дни победоносной жестокости и зверства [Горький 1955: 374–375].

«Жизнь замечательных людей» предназначалась для школьников, и к работе над ней планировалось привлечь самых лучших писателей. Мечта Горького воплотилась только в 1933 году. В первый год было выпущено 17 биографий знаменитых художников, писателей, ученых и изобретателей, в том числе Данте, Ломоносова, Жорж Санд, Сурикова, Репина, Гуттенберга, Менделеева, Дизеля и братьев Райт.

В июне 1932 года Булгаков подписал с «ЖЗЛ» контракт на большую биографию Мольера, которую следовало сдать в феврале 1933 года. Кандидатура Булгакова как нельзя лучше подходила в качестве автора жизнеописания французского драматурга XVII века, и выбор редакции представлялся совершенно естественным. Горький восхищался булгаковской прозой и в особенности его пьесой о Мольере «Кабала святош», завершенной в конце 1929 года11. В дополнение к прочитанным за время работы над пьесой материалам Булгаков снова принялся за просмотр доступных ему авторитетных источников и составил список приблизительно из 50 названий для будущего романа-биографии. Осенью 1932 года работа над пьесой под названием «Мольериана» по мотивам произведений Мольера заставила его внимательно вчитываться в тексты французского драматурга. В ноябре – марте Булгаков завершил рукопись биографии и 5 марта 1933 года отправил ее в издательство. [157]

Однако за время, прошедшее между двумя датами (заказом и доставкой рукописи в издательство), в советской литературе произошли существенные изменения. До окончательного оформления доктрины социалистического реализма оставался всего год, и эпоха относительной толерантности и допустимости экспериментов, продолжавшаяся в течение 1920-х годов, уже подходила к концу. Редактор серии «ЖЗЛ» А. Н. Тихонов с ходу отверг рукопись Булгакова. В письме к П. С. Попову Булгаков описал свою реакцию на поступок Тихонова с помощью «волчьих» метафор: «Оскалился только по поводу формы рецензии, но не кусал» [Булгаков 19006:487–488]. Похоже, драматург чувствовал себя загнанным волком, бессильным против своих критиков. В письме 1931 года к Сталину Булгаков метафорически указывал на усталость от битв: «Зверь заявил, что он больше не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает» [Булгаков 19906: 455]. К 1933 году настроение Булгакова снова сменилось: волк оставался в живых, но больше не сражался с врагами. Надежда на то, что Горький спасет труд Булгакова, как он уже делал в прошлом, исчезла после письма Горького к Тихонову от 28 апреля, где старый писатель согласился с редактором и высказался в том духе, что «игривый» булгаковский стиль делает роман о Мольере слишком легкомысленным.

Таким образом, публикация «Жизни господина де Мольера» была отложена – и, как оказалось впоследствии, до 1962 года. В 1936 году, однако, серия «ЖЗЛ» опубликовала биографию французского комедиографа, написанную историком французского классицизма С. С. Мокульским[158]. В предисловии автор указывал, что его целью является «правильное истолкование мольеровского творчества как явления идеологического порядка, как яркого проявления классовой борьбы во Франции XVII века» [Мокульский 1936: 12]. Публикация биографии Мольера, написанной Мокульским, вместо булгаковской в 1936 году была выразительным примером смены эпох в советской литературе: «легкомысленность» Булгакова обрекала его произведения на пребывание в ящике письменного стола, и его прозе было суждено прийти к советскому читателю только спустя три десятилетия. С. А. Ермолинский заметил, что книга Мокульского нанесла Булгакову жестокий удар, поскольку она появилась в книжных магазинах как раз в тот момент, когда запретили «Кабалу святош» [Ермолинский 1990: 50–51].

На самом деле весьма странным было уже то, что Горький и Тихонов вообще решили заказать Булгакову биографию Мольера, хотя это и говорило о том, что они ценили его талант. История отношений Булгакова с цензурой едва ли могла внушить им оптимизм. Его первый роман «Белая гвардия» так и не был полностью опубликован в СССР при жизни автора; журнал, в котором публиковалось произведение, был закрыт раньше, чем в нем успела появиться третья часть текста романа. Более счастливая судьба ожидала раннюю повесть «Роковые яйца» и два сборника коротких рассказов; однако уже в 1926 году удача отвернулась от Булгакова: после этого он не мог напечатать ни одного своего произведения. Публика обожала его пьесы, однако все они – «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров» – были в 1929 году одна за другой быстро сняты с репертуара Московского Художественного театра, Вахтанговского театра и Московского Камерного театра. Примерно в то же время «Бег» – пьеса о невзгодах русских эмигрантов – была запрещена, несмотря на поддержку Горького, который предсказывал «Бегу» большой успех [Булгаков 1990а: 643]. Интересен отзыв Сталина об этой пьесе, свидетельствующий одновременно о том, каким был театральный и политический климат той эпохи, и о том, что вождь интересовался творчеством Булгакова и высоко его ценил. Сталин писал в 1929 году: «“Бег” есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. “Бег” в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление» [Сталин 1949: 327]. Далее вождь объяснял причины своего отношения к «Дням Турбиных»:

Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма [Сталин 1949: 328].

По всей видимости, Сталину действительно нравилось творчество Булгакова: говорили, что вождь посетил спектакль «Дни Турбиных» не менее 15 раз, а «Зойкину квартиру» – восемь раз [Лакшин 1988: 25][159].

Булгаков считал отношения со Сталиным очень важными для себя. Думая о вожде, он вспоминал прежде всего гуманные жесты Сталина по отношению к себе и еще более гуманные обещания. Как писала Чудакова, «наконец, Сталин был для него <…> очередным воплощением российской государственности – и он стремился найти ему место в истории этой государственности» [Чудакова 1988:492]. Однако как бы ни относился в действительности